Александр Осипенко - Огненный азимут

Одарка возилась у печи, время от времени поглядывая на Макара какими-то безумно-благодарными глазами.

— Теперь можешь идти, — сказала Устинья, когда де­вушка поставила ужин на стол, а как только Одарка вышла, добавила: — Напугали ее в детстве, вот и страдает, бедная... Ну, садись за стол.

Под печкой звонко верещал сверчок, нарушая неуютную ночную тишину хаты. Все здесь было для Макара необычно: и бедное убранство, и маленькие подслеповатые окна, и кро­вать, застланная пестрым лоскутным одеялом, и большая печь с выступами и множеством печурок, и написанные красной и черной краской евангельские изречения, и толстые скамьи у стен.

Устинья все норовила сидеть так, чтоб Макар не видел бородавчатого пятна на щеке. Он старался не смотреть ей в лицо. Много видел Макар за свой недолгий век разных уродств, но это вызывало отвращение неодолимое. Казалось, к щеке женщины прилипла большая мерзкая жаба.

После ужина, скинув пиджак, Макар полез на печь. Он грел окоченевшее тело и слушал, как мягко, почти неслышно расхаживает по хате Устинья.

Устинья погасила лампу. Было глухо и темно, хоть глаз выколи. Потом он услышал дыхание Устиньи. Она сидела рядом.

— Совсем замерзла, — услышал Макар ее голос. — Под­винься немного...

Он отодвинулся к самой трубе. Лежал, утомленный доро­гой. Даже горячее женское тело не будило в нем никаких чувств.

— Так и будешь лежать? — насмешливо спросила она, разбудив задремавшего Макара.

Макар, вдруг вспомнив черную статную цыганку, испу­гался: "Не подвох ли какой?"

— Грех ведь...

Засмеявшись, она обняла Макара за шею.

— Сам знаешь: не согрешишь — не покаешься, не по­каешься — не спасешься.

28

Восемь человек, одетые в ватники и поношенные шинели, суетятся у моста на старом екатерининском тракте. В сторо­не от дороги весело потрескивает костер. Синий дымок сте­лется над кустами. У костра, опустив голову, стоит запря­женный в телегу конь. На возу двое дымят из трубок само­садом. На дороге у моста топает подкованными сапогами немец, но к костру не подходит.

С утра на шоссе пустынно. Куда ни взглянешь — гладкое белое полотно. Первый снег покрыл с ночи дорогу и ни одна машина еще не проложила по ней след.

Рабочие ремонтируют мост. В утренней тиши слышится шорох пил и звонкий перестук топоров. Но люди работают неохотно, и работа подвигается медленно.

После завтрака на шоссе появляются машины. Они идут цугом, груженные ящиками, тюками с сеном, бочками горю­чего. У самого моста машины останавливаются. Высокий худощавый немец, путая немецкие слова с русскими, прика­зывает положить в пролом еще не обтесанное бревно. Ругается, что люди работают лениво, подгоняет их криком. Рабочие на его крик не обращают внимания.

Машины, осторожно нащупывая колесами настил, пере­бираются на ту сторону. Затем рабочие снова вытаскивают бревно.

Сквозь пролом в мосту виднеется черная вода. Немец останавливается над проломом, долго смотрит на медленное течение реки, высовывает язык, дразнит свое неуклюжее от­ражение. Снова появляются машины и снова ремонтники тя­нут бревно, застилают пролом в мосту.

В минуты короткого отдыха рабочие курят самокрутки, насмешливо поглядывают на немца, топающего озябшими ногами. Тот достает из кармана помятую пачку сигарет и, не обращая внимания на издевательские усмешки, дует на негнущиеся пальцы.

Зажигалка не срабатывает, и кто-то из рабочих зовет немца:

— Пан, пан, иди прикури от самокрутки...

Немец все чиркает и чиркает колесиком зажигалки, из-под него густо летят искры, но фитиль не загорается. Потом немец прячет зажигалку, выплевывает так и не прикурен­ную сигарету.

— Работать! — кричит он.

Люди, озираясь, торопливо берутся за топоры. На при­горке появляются две легковые машины, ныряют вниз.

Немец становится на обочине дороги. Ремонтники, тюкая топорами, поглядывают на немца. Тот стоит выпятив грудь, руки крепко сжимают автомат.

Одна за другой машины взлетают на пригорок перед спу­ском в долину, мчат на мост, не сбавляя скорости.

Немец поднимает руку. Скрипят тормоза. Офицерская шапка высовывается из машины.

— Вас ист ги-ир? — спрашивает офицер.

Немец, вытянувшись в струнку, докладывает, что кре­стьяне ремонтируют мост по приказу обер-лейтенанта Кранцбюлера, и тут же орет на мужиков, чтобы скорее делали на­стал. Те торопятся. Надсмотрщик подгоняет их. Первое брев­но ложится на балки без приключений. Немец снова бежит к машине доложить, что господа офицеры скоро поедут. А на мосту тем временем затор: бревно падает в воду, задирается вверх, как свечка. Надсмотрщик снова кричит, ругается. Не­терпеливый офицер вылезает из машины. За ним остальные. Они закуривают, наблюдая, как вытаскивают из воды брев­но. К немцам подходит бородатый, коренастый человек.

— Господин, сигаретку, битте айн сигаретку.

Немцы присматриваются к нему, смеются.

— О, настоящий русский мужик, — говорит один.

— Это, господа, партизан, — хохочет другой немец. — Тип, который редко встречается. Погодите, я его сейчас сфо­тографирую, Дайте ему в руки топор.

Надсмотрщик приказывает взять топор. Человек охотно становится на край канавы, держа в руках колун, и стара­тельно позирует. Мягко щелкает затвор, и сразу же звучит спокойный голос:

— Хендэ хох!

Офицер хватается за парабеллум, еще не понимая, в шут­ку или всерьез приказывают ему поднять руки. Автомат немца-надсмотрщика держит офицеров на мушке. Из-под мо­ста и от телеги бегут люди с русскими полуавтоматами напе­ревес.

— Иванов, отбери оружие! — приказывает надсмотрщик бородатому.

Удивительно, но немцы не сопротивляются. Их обезору­живают, туго вяжут веревками, заталкивают в машины. Все происходит очень стремительно. Так же стремительно люди кладут настил. В машины садятся двое, остальные бегут к те­леге.

Машины сначала мчатся по шоссе, потом сворачивают на дорогу. За лесом, в торфопоселке, останавливаются. Здесь — ни души. В двух уцелевших бараках — ни окон, ни дверей.

Офицеров затаскивают в барак, а машины гонят дальше, туда, к заброшенным разработкам и глубоким, как озера, старым карьерам. Одну за другой их топят в карьерах. Гул­ко плеснулась вода.

Немцам наконец развязывают руки. Они стоят бледные от страха, но самоуверенные и внешне спокойные. Только один из них трясется как в лихорадке. На кончике его побе­левшего носа висит прозрачная капелька и тоже дрожит, готовая вот-вот сорваться.

— Кто вы и что вам надо? — спрашивает один из офице­ров у того, кто играл роль надсмотрщика. — Вы немец? Я обещаю сохранить вам жизнь... Всем!

Бывший надсмотрщик смеется:

— Вы ошибаетесь, господин офицер, я русский. И парти­зан, как вы, вероятно, уже догадываетесь.