Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

Горячо взялся за дело председатель.

Жатва в разгаре, и вдруг новость: закрыли колхозную кузницу. Пломбу повесили.

— Как так закрыли? — разразился негодованием Оленин. Он-то получше других знал, что это значит. Из бригад в кузницу ежечасно несутся нарочные: кто на мотоцикле, кто на телеге, а кто и пешком, тащат ковать запасные детали для тракторов, комбайнов.

— Кто повесил пломбу? — спросил еще раз председатель.

— Какой-то инспектор из района нагрянул, будь он неладный!

— Что за самоуправство?

— По инструкции, говорит, не положено. Обветшала кузница. Может рухнуть и придавить кузнеца...

Да в своем ли он уме, тот инспектор? Ведь здание еще крепкое! Куда нам без кузницы податься?

Поскакал в район.

В кабинете Трындова на столе, покрытом темно-красной скатерью из «чертовой кожи», графин с желтоватой теплой водой. Оленин держит его за горло, вертит туда сюда, хмуро слушает секретаря.

— Понимаю вас, Леонид Петрович, но ведь в аварийной кузнице работать нельзя. В свое время предупреждали Матушкина...

— Антон Кириакович, я же ничего не знал! Но даю вам слово: осенью мы построим новую. Будут деньги, материалы. По всем правилам строительной техники воздвигнем! Заводские товарищи нам помогут.

Трындов вздыхает, качает головой.

— Леонид Петрович! Ведь если я им прикажу, что же получится, нарушение? Как же можно тогда требовать неукоснительного выполнения инструкций? Посуди сам. Ты же бывший военный! Нет, так нельзя. Возите ремонтировать в РТС.

— Да ведь в РТС сутками надо ждать, чтобы изготовить плёвый болт! Это ж могильник! Комбайны будут стоять!

Взгляд у Трындова твердеет.

— А вам что ж, комбайн или жизнь человека дороже? Сигнал поступил? Поступил. Можно оставить его без внимания? Ни в коем случае! Спасибо надо сказать, а вы...

— Антон Кириакович! Я прошу снять пломбу всего на один месяц. Десятки лет работали, а тут в самый разгар... Куда раньше глядел этот ваш инспектор?

Трындов поднял руку, сказал сердито:

— Это вы и возглавляемое вами правление колхоза должны смотреть вовремя. Инспектор тут ни при чем. Он выполняет свои обязанности.

На заросших щетиной скулах Оленина проступили коричневые пятна. Особенно яркими были они в тех местах, где когда-то врезались осколки бронестекла самолета, пробитого фашистским снарядом над Керчью.

Вскочил на ноги, выхватил из кармана портсигар, раскрыл, резко встряхнул. Вместо папирос на стол высыпались бумажки, скрепки, небольшой железный брусок. Трындов понял так, что председатель прокурился вчистую. Пододвинул учтиво коробку «Казбека». Оленин и не поглядел. Взяв железный брусочек — он оказался магнитом, — принялся зачем-то сосредоточенно водить по столу. Иронические глаза Трындова следили сквозь толстые стекла очков за этими странными манипуляциями.

Рассыпанные скрепки липли к магниту, друг к другу, длиннее, длиннее... Отрывались. Оленин опять старательно сцеплял их, тянул, не спеша, по темно-красному ворсу «чертовой кожи». Стук сердца отдавался звоном в висках. Бурые пятна на скулах помалу бледнели. Так продолжалось несколько минут. Оба молчали. Наконец Оленин ссыпал скрепки и бумажки обратно в портсигар и спрятал в карман.

«Да... Кажется, товарищ вконец завертелся... — заключил Трындов про себя. — Явно устал человек».

Заговорил осторожно, понимающе:

— Леонид Петрович, вы переутомились, не правда ли?

— Нет, не беспокойтесь...

— Да-да... Конечно. А что это у вас за... за игрушка? — показал секретарь прокуренным пальцем на карман Оленина, где лежал портсигар.

— Корень целебный... — ответил тот сдержанно. — Каждая зверюшка находит для себя действенное зелье от болезни. Так и я...

— Гм... И часто приходится вам прибегать к этому... вашему зелью?

Оленин натянуто усмехнулся.

— Вы слышали, что на паровых котлах есть предохранительный клапан? Когда кочегар даст маху и давление пара перевалит красную черту манометра, котел может взорваться. Так вот, чтоб этого не случилось, излишек пара стравливается в атмосферу.

Вынув опять из кармана портсигар, Оленин подбросил его на ладони.

— Это тоже вроде предохранительного клапана... Крепко помогает мне иногда при... при встречах некоторых и разговорах. Случайно набрел...

Лицо Трындова сморщилось.

— Чересчур мудрено...

— Ничуть. Вы ведь тоже хватаетесь за коробку и садите папиросу за папиросой, когда берет вас за живое… Наш бухгалтер Чесноков, например, отводит душу на счетах, лупит костяшками…

Трындов снял очки, почесал переносицу, подумал:

«Люди дерганые какие-то все. Да еще научную базу под свои выходки подводят...»

— Уж если завели клапаны предохранительные, то включайте их своевременно... — намекнул он и неожиданно для Оленина потрепал его по плечу. Для этого пришлось поднять руку довольно высоко.

— Ну вот что… — протянул он, мучительно морщась, — попробуйте давайте еще, может быть, таким образом… Потолковать если кое с кем из районных хозяев?.. Или с инспектором?.. — Помолчал, думая, закурил, машинально пошевелил перед собой ручкой окурки.

— Нет, посылать еще раз инспектора не годится, будет воспринято как нажим… — Вдруг встрепенулся, вспомнив что-то. — Послушайте, Леонид Петрович, скажите честно, как коммунист коммунисту: уверены вы, что эта кузница не рухнет?

— Уверен, Антон Кириакович! Иначе стал бы я просить?

— Так зачем, в таком случае, вы приехали ко мне? Идите и работайте на здоровье, ясно? Договорились? И еще скажу вам по-дружески — подобные мелочи надо решать самостоятельно в рабочем порядке.

Выйдя из райкома, Оленин встал на крыльце. Жара — нос высовывать не хотелось. Ступеньки сухие до звона. Возле крыльца в сухой пыли купаются куры: здесь, в степном районе Поволжья, вода только в лужах после дождя бывает.

Над коновязью, где стоял караковый Хвостач, носились назойливо оводы. Конь зло мотал головой, ударял копытом о землю — хвост не помогал.

Оленин отвязал повод. Продолжая думать свое, медленно вдел ногу в стремя и, держась за луку седла, подпрыгнул раз, другой. Конь не стоял на месте. Оленин случайно оглянулся. В окнах райкома насмешливые лица. Мол, гляди хлопцы, как городской-то председатель на коня залезает!

«Размазня! Забыл, где находишься! — выругал себя Оленин. — А это, ишь ощерились... В кабину МИГа бы вас! Вы бы у меня не так ощерились!..

И, хлопнув с досадой по крупу коня, он молодцевато взлетел в седло. Караковый запылил по дороге за околицу.

Степь... Слепящее солнце выжелтило небо и землю, заволокло их сизым маревом. Словно овсяный кисель, дрожали разбросанные далеко, выпитые солнцем поля: они отработали свое. Обожравшиеся зерном грачи лениво прохаживались по дороге.