Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

В уголках рта Оленина пролегли глубокие морщинки обиды.

«Видимо, и через это надо пройти...» Покачал головой, сказал задумчиво:

— Знаешь что, Дементий Яковлевич? На самом деле, на кой черт мне этот шефский персональный дом? Вот что сделаем: давай-ка поставь его на колхозный баланс. Пусть будет общественным. Достроим — сниму часть себе под жилье, другую — хоть ты, хоть любой другой...

Чесноков прищурился.

— А что? Умно. Это, так сказать, ход конем... Отнимем зацепку у клеветников. Сейчас же проведу по документам.

Чесноков, пнув ногой охапку саженцев, лежавших рядом, ушел, бормоча что-то про себя.

С погасшим интересом Оленин выкопал еще две-три ямки. Выкопал кое-как, воткнул в них деревца, не засыпал, махнул рукой и побрел в контору.

Неподалеку монтировал колесо Радий. Заметил, что председатель ушел чем-то расстроенный, не закончив работы, подошел к незакопанным саженцам, потрогал пальцами бирку, усмехнулся. Вынул химический карандаш, что то дописал на бирке, засыпал землей корни, затем пошел заканчивать колесо.

Порогина, проверявшая, все ли сделано как надо, с недовольством отметила, что деревца воткнуты вкривь и вкось. Каково же было ее удивление, когда она прочитала па бирке: «Посажено Олениным Л. П. такого-то числа, года... в очень скверном настроении».

Так и бывает... Шел человек, шел и не заметил, как исчезла из-под ног стежка, которой он до сих пор держался. То ли травой поросла, то ли вильнула в сторону, то ли сам заблудился ненароком.

Проснется Трындов ночью неизвестно отчего, словно кто-то свистнет над ухом, начнет думать-передумывать, а что к чему, не поймет. Не ладится в мыслях. Коробку «Казбека» выкурит — один дьявол, прояснения нет. Нехорошо на душе. Тревожиться стал Антон Кириакович.

И районе более-менее порядок. Хлебозаготовки с грехом пополам выполнили, животноводство, хоть и не лучше, чем в других районах, так и не хуже. Последний немощный колхоз «Победа», набивший оскомину на зубах областного руководства, исчез с горизонта после объединения с «Пламенем». Казалось бы, особых причин для тягостных ощущений нет, да не тут-то было! Чуть отвлечется от дела, как тут же лезет в голову разная чушь, нескладиха, о которой раньше и понятия не было.

Вначале Антону Кириаковичу просто чудно было, а потом так пошло, так забрало, что даже побаиваться стал: не к болезни ли? В последнее время и супруга Серафима Михайловна стала замечать: муж чем-то обеспокоен.

Однажды после обеда, когда он закурив, прилег отдохнуть, она примостилась возле него на диване, усыпанном табачным пеплом, осторожно спросила:

— Антоша, ты, случаем не заболел? Уж какой-то ты не такой?

Он сделал гримасу. Что отвечать, когда сам толком не знаешь?

— Так… Просто разные мысли вертятся...

Но Серафима Михайловна не привыкла отступать, не добившись своего. Двадцать пять лет супружеской жизни прошли не зря. Она знала мужа лучше, чем он самого себя. Да и как не знать, если это, можно сказать, было ее творение! Именно так. О нем она пеклась, помогала в его делах, учила его уму-разуму, а иногда и наказывала по-матерински...

И сейчас она посмотрела на него умильно, как в те далекие годы, когда после бурных собраний они, молодые комсомольцы, сходились в зарослях на берегу Черемши и просиживали ночи напролет, раскрывая друг перед другом души. Посмотрела ласково и прильнула к его плечу мягкой грудью.

Он вздохнул, попытался обнять ее, но не преуспел, и опять вздохнул со скрытой досадой. Растроганная внезапным приливом нежности, Серафима Михайловна спросила:

— Может, Антоша, вместе разберемся? А? Расскажи мне, что с тобой такое, не скрытничай.

— Да не скрытничаю я, Сима, пойми ты... Сам не знаю, что со мной. Что-то подступило и давит... Будто меня из тесной толпы выпирает... Как клин, что ли... Ничего подобного и не упомню. Бывает, сижу в кабинете один... Да что там! Идет заседание или совещание, а я вместо того, чтоб думать по существу, ни с того ни с сего начинаю сравнивать себя с самим собой, каким был раньше, лет двадцать тому назад. И все чего-то тянет меня в прошлом поковыряться, какая-то маята... Уж не к смерти ли это? Может, перед ней так меня охаживает?..

— Глупости! Глупости ты городишь! Смерть... Скажет же! — потрепала его укоризненно за ухо. Она начинала, кажется чуть-чуть понимать, что накатило на мужа.

— Не глупости, Сима, а на самом деле, — продолжал он уныло. — Раньше работал — в уме были разные интересы, дальние прицелы, а теперь? Вот, говорят, по Москве слухи разные ходят, недобрые, якобы хотят райкомы упразднять... Может быть, болтают недоброжелатели. А вдруг правда? Видишь, как все заворачивается... Неопределенность на каждом шагу. Легко мне сознавать все это? А? Нет прежней основательности. Брошу вот все к черту и уеду куда глаза глядят!

Серафима Михайловна покачала укоризненно головой.

— Куда ты поедешь? И зачем? Пройдет, отерпишься. А если даже и упразднят райкомы, так что? Будет что-то новое. Не все ли равно тебе что? Кадровый партработник, тебе ли беспокоиться? Небось за дверь не выставят. А уйдешь до времени, что тогда? И затем, пока ты секретарь, у тебя много прав и возможностей. Не будешь же ты сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, начнешь заблаговременно готовить почву. Ведь так? А без своей работы, что ты сможешь?

— Это так, — вздохнул Трындов. — Но опять же, страшно подумать, что столько лет просидел твердо на своем посту, а под конец оказался, как на острие ножа... Ох, не к добру все это... Тебе трудно объяснить, но я чувствую. Начну думать и так и этак — все качается... Да и не только... Вообще как-то...

Серафима Михайловна провела рукой по спутанным волосам мужа. Крупные черты ее лица выражали сожаление и беспокойство.

— Да, Антоша, ты действительно нездоров... У тебя развивается неслыханная мнительность. Как можно опускать так руки? Или ты хуже всех в области? Дела пока у тебя идут, надо думать о будущем. Надо заручаться поддержкой низов, а не хныкать. Как бывало раньше? Никто тебя не упрекнет, если ты приложишь какие-то усилия, чтоб не остаться на бобах... Другие небось не теряют времени зря!.. Других, поди, тоже не радуют слухи о реформе в управлении. Впрочем, возможно, все это и к лучшему. В заварухе даже легче и скорее можно выдвинуться…

— Ты рассуждаешь цинично, Сима...

— По-твоему, это цинизм, а по-моему, жизнь!

— Пусть по-твоему. Только поздновато, друг мой, в мои годы думать о карьере. Надо было до пятьдесят третьего года перебираться в аппарат обкома. Сглупил — теперь поздно. Дай бог, удержаться вообще. Район только внешне кажется ничего, а на самом деле каторжнее его не сыщешь во всей области! Жмут со всех направлений…

— Слушай! — встрепенулась Серафима Михайловна. — А если попроситься в другой район? Переводят же многих. Пусть лучше дальше от города... Новые люди, никто тебя не знает... Перемена климата действует благотворно, врачи даже советуют. Ты часто стал болеть. Должны пойти навстречу твоей просьбе, не правда ли? — допытывалась она, дергая его шутливо за кончик мясистого носа.