Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

Кстати, Шолохов. «Поднятая целина». «Интересно, кому труднее, думал Оленин, — Давыдову или мне?»

Тот работяга, пришел с завода коллективизировать деревню, когда бедняк поднялся с энтузиазмом на кулака и громил его с верой, что жизнь в колхозе за два-три года расцветет, станет обильной и веселой. С большой надеждой вступали люди в битву за свое счастье. И вот, почти четверть века спустя, собрание в колхозе, так не похожем на Гремяченский... И он, Леонид Оленин, сидит на этом собрании как кандидат в председатели.

Люди косится на него равнодушно: им не впервой голосовать за председателей, которых они до сегодняшнего дня и в глаза не видели. Не видели, а избирали. И самое страшное то, что им все это безразлично. Один черт, мол! Поднимай руки: что будет, то и будет. Вот это больше всего и тревожит и пугает Оленина.

Лучше бы возражали, доказывали свое, ругались! Нет. Мужчины курят, смотрят в открытое окно, женщины с любопытством, оценивающе — на Оленина. Поглядывают не как на будущего председателя, а просто как на нового человека.

И вот этими людьми предстоит ему руководить, жить с ними, вместе трудиться. Оленин съежился. Напряженная складка легла между бровей. Будто он приготовился к единоборству с самой судьбой. Будто застыл в ожидании ее ответного удара. Был уверен: удар не замедлит последовать.

Он почти не слушал секретаря райкома Антона Кириаковича Трындова — симпатичного, розоволицего человека лет пятидесяти, потеющего в наглухо застегнутом парусиновом кителе.

Отметив недостатки в работе колхоза, секретарь принялся «нацеливать» колхозников на быстрейшую уборку урожая в самые рекордные сроки.

«Есть за что работать. Получите в этом году не меньше четырех килограммов хлеба на трудодень!» — заверил он.

Бухгалтер колхоза Чесноков, думавший до сих пор о чем-то своем, при последних словах вдруг встрепенулся, заерзал на скамье. Глаза его вопросительно скользнули по лицам членов правления. А в тесном помещении — все громче шепот, недоверчивый, радостный, беспокойный. Все задвигались, заговорили переглядываясь. Даже зычный голос оратора был заглушен нарастающим гулом. Даже голосов воробьев, верещавших до сих пор под стрехой, не стало слышно — растворились в бестолковом гомоне.

Одни лишь обрюзгший мужчина с протезной рукой — свою косилкой оторвало в седой древности — молча сопел в первом ряду. Это бывший председатель колхоза «Пламя» Матушкин. Хотя секретарь райкома Трындов не сказал о нем сегодня ни единого доброго слова, Матушкин не спускал с него преданных, собачьих глаз.

Мысли в его голове — точно лодка, брошенная хозяином на стремнине, — вертелись беспорядочно, не приставая ни к какому берегу. Еще бы! Второй раз снимают с председателей. Потому то и весь мир в его глазах сейчас уподобляется свинье деда Верблюжатника, как бы подрывающей рылом жизненные корни... А как старался! Как старался! Что ни скажут свыше — выполнял до капельки, а все одно: проку — фиг! Вытряхнули… Как медяк из кармана, вытряхнули. Ладно, ладно, вытряхивайте! Посмотрим, надолго ли?

Ухмылка скосила на миг лицо. Вспомнилось, когда его снимали в первый раз. Эх, и влипли тогда товарищи вязовцы! Крепко влипли! Потому — глупые... Приглядели, видите ли, себе другого председателя, Овечкина, думали он им молочные реки пустит, кисельные берега соорудит! Хе-хе!.. Числился в РТС механиком, на окладе сидел. В колхоз согласился перейти только на денежный оклад, и положили ему ни много ни мало — две тысячи в месяц. Да прогомозился тот Овечкин недолго. Если при нем, при Матушкине, работа еще кое-как скрипела, то при Овечкине и вовсе ша! Вот когда заегозили, заговорили колхозники. Мол, докука, братцы... Покупали за две тысячи овечку, а оказался баран... Ха-ха!

Едва спровадили обратно.

Вместо него райком порекомендовал выдвинуть свою, деревенскую — Марфу Даниловну Порогину. Эта, дескать, не подведет. Глаз у нее острый, недостатки раньше всех подмечает и активная. Не было, пожалуй, случая, чтоб, приехав в районный центр, она не заглянула в райком. Зайдет, доложит толково о колхозных делах, если у кого-то есть промахи — не утаит, доложит честно. Ее избирали делегатом почти на все партийные конференции. И на собраниях молчком не отсиживалась, выступала по конкретным вопросам, говорила без заскоков…

В деревне знает всех наперечет, в хозяйственных делах — тоже дока. Кому ж, как не ей, и все карты в руки? К тому же, смелая, за словом в карман не полезет. Сам секретарь обкома ей нипочем: режет правду-матку в глаза. Потому и не удивительно, что кому-то пришло в голову выдвинуть ее председателем колхоза.

Избрали.

Порогина всегда жила не ахти. Безмужняя и бездетная — в Крутой Вязовке по женской части перепроизводство, — она, следуя примеру патриотов, взяла из детдома на воспитание девочку-сиротку. Правда, позже сиротка от нее сбежала, но в то время, когда Порогину выбрали председателем, она жила еще с ней. Правление в первую очередь выделило лесу и отремонтировало председателю дом. Она отгородила себе участок земли и в кои времена впервые насадила до отвала всякой всячины. А чтоб овощи с грядок не воровали, устроила специальные хитроумные ловушки с колючками на дне. Однажды в такую ловушку — «волчью яму» — угодила Верблюжатникова коза и сломала себе ногу. Матушкин тогда по просьбе деда накатал на Порогину такую жалобу, что дело чуть до суда не дошло. Пусть скажет райкому спасибо — не захотели подсекать выдвиженку, рекомендованную ими же, замяли историю.

Просидела Порогина на председательском кресле ни много ни мало год. За этот период воз-колхоз не только что не тронулся вперед, а на попятную пошел.

Оленин еще раньше, не видя Порогиной, наслышан был о том, как «правила» она да и многие другие его предшественники. Этих «бывших» в деревне набралось изрядно: куда ни плюнь — на бывшего председателя попадешь...

Насытились колхозники по горло Порогиной и сняли.

И вот сейчас Оленин глядит на Марфу Даниловну — она ведет собрание в качестве партийного секретаря — и думает: «Тоже своеобразная колхозная номенклатура. Хоть так, хоть эдак, а все равно начальник... Не справилась с ролью председателя колхоза, так в секретари партбюро втиснули. А председателем ставить кого? Некого!»

Верно, некого. Опять искать «овечку» на стороне — остерегались. Был, правда, в колхозе подходящий человек— Силантий Трофимов, бригадир первой бригады, но он отказался наотрез. Пришлось выбирать Матушкина вторично. Как-никак своя закваска... Обижать не должон. Широко разветвленная родня тоже себе на уме: когда свой у власти будет, возле него и мы погреемся…

Но большинство думало о Матушкине не так и терпело его как временное явление. С легкой руки вязовского остряка Радия Куза фамилию Матушкина стали читать наоборот, с конца в начало. Получалось удивительно! Как говорится, не в бровь, а в глаз: председатель Никшутам! Матушкин — Никшутам!