Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

Из сидящих на собрании Оленин не знал никого. Секретарь райкома Трындов привоз его сегодня сюда на своей машине и посадил за стол президиума именинником. Да не просто именинником, а вдвойне: как будущего руководителя колхоза и как человека, которому сегодня, 1 августа 1958 года, исполнилось тридцать семь лет.

Собрание шло своим чередом: ни шатко ни валко, скучно и вполне прилично, как всякое «хорошо организованное мероприятие».

С утра уже знойно. Морит духота. Люди обливаются потом, клюют носами и курят, словно наперегонки. Оленин приглядывается: что у них на душе?

Взгляд задерживается на Матушкине. Что это за коммунист? Что за внутренний мир скрыт в нем от посторонних глаз? Кто он вообще? Просто ограниченный, и изношенный морально человек, без мечты, без перспективы, или принципиальный деляга, деятельность которого сообразуется с лакейским «что прикажете»? Или он хитрый хозяйчик себе на уме, любитель рядиться в этакого мужичка-простачка?

Оленин встречал таких… Глазом не успеешь моргнуть, а уж он обвел тебя вокруг пальца! Само собой разумеется, что обстоятельства иногда могут заставить любого председателя изворачиваться и хитрить, чтобы как-то избавиться от мелочной опеки вышестоящих организаций. Но ведь ловкачество дошло до того, что родилась своеобразная «теория»! Оленин помнит, как на курсах один поучал: «Если дела района в целом неважнецкие, не старайся лезть вон из шкуры! Один дьявол, подгонят тебя под общий уровень. Как, например? А так и подгонят. Главный показатель — урожай? Урожай. По плану тебе, скажем, полагается собрать двенадцать центнеров зерновых с гектара? Полагается. А ты постарался и вырастил пятнадцать. Здорово? Как сказать... Если у соседа твоего урожай ниже плана, тебя — цап! И на цукундер! Изволь-ка, братец, выполнять хлебозаготовку и за отстающего соседа.

Иначе район не выполнит. Иначе область не выполнит. О-о! Братец, так прижмут, что не захочешь, а сдашь. Сам останешься голым, а неделимый фонд твоей артели плевым. Какой же смысл выращивать богатый урожай, трудиться на бездельников? Лучше помалехоньку да потихохоньку. Лучше не высовываться на ходу...»

А как Матушкин думал? Может быть, и он придерживался такого «фарватера»? Или бесконечные неудачи отбили у него охоту искать какие-то свои пути подъема хозяйства? Или же он просто хапуга и развал колхоза ему на руку?

И опять мысль рикошетом на себя: «А каким фарватером пойдешь ты? Какие ты найдешь пути, чтоб вырваться из заколдованного круга нищеты и неверия? Кто поможет тебе? Этот? Тот? Или вон этот? Все они сидят тут, как сидели множество раз, и помалкивают».

Оленин отвернулся от Матушкина, поглядел в окно. Замеченная ранее серая тучка — маленькая, смотреть не на что — успела порядком распухнуть. На Крутую Вязовку надвигалась гроза.

Трындов тоже заметил задорную тучку, сунул бумаги в карман кителя, шепнул что-то на ухо Порогиной. Та взглянула с опаской в окно, и все головы повернулись туда же. По рядам прошел шумок, словно сухие листья зашуршали под ногами. Собрание быстро закончили, проголосовали за председателя. Народ, гремя скамейками, повалил из помещения. Осталась лишь Порогина, дописывать протокол.

На дворе пахло горячей пылью, стая воробьев, напуганная разноголосьем толпы, вспорхнула разом, точно в небо подкинули сеть.

Новый председатель колхоза, бухгалтер Чесноков и Трындов выходили вместе. Оленин спросил:

— В самом деле, Антон Кириакович, мы сможем выдать колхозникам по четыре килограмма хлеба на трудодень?

— Вы сомневаетесь?

— По правде говоря, да...

— Гм… Я и сам сомневаюсь. Да разве речь сейчас об этом? Надо зажечь людей! Вызвать энтузиазм перед началом важнейшей государственно-политической компании! Если народ будет знать, за что бороться, он костьми ляжет, а сделает. Но нужен, так сказать, стимул, ясная, определенная цифра. Возьмите завод. Там у каждого наряд. Рабочий заранее знает, сколько заработает. А у нас? Что говорить, во сто крат сложнее. Крутимся, вертимся… Туды-сюды… Это не секрет. Трудно. Ох, как трудно! Все удары приходится принимать собственной спиной. Поэтому если не заставим работать колхозников мы, то нас самих заставят из суток трое делать! И будем делать. На то мы и поставлены. И никто нам не позволит расхолаживать себя сомнениями. Надо мобилизоваться самим и мобилизовать народ!

— Народ что!.. Только не сможем мы этому народу, Антон Кириакович, ни при каком урожае выдать столько на трудодень. Конфуз получится. И так люди веру потеряли, — отозвался уныло Чесноков.

— Ну, скажу вам, дорогой товарищ, рановато начали паниковать! — заметил Трындов недовольно. Покосился одним глазом на тучу с синей бородой дождя, на улицу, где за изгрызанным лошадьми штакетником нетерпеливо покашливал его автомобиль.

— Долгу полмиллиона — раз! Счет в банке арестован — два! — Принялся загибать пальцы Чесноков.

— Знаю. Все знаю. За тем мы и пришли сюда, чтобы дело делать. Оплошаем — пощады не будет. За все в ответе мы. Задачи нам ясны, люди нацелены. Начнем уборочную — навещу. А вы, Леонид Петрович, не дожидайтесь, в случае чего — звоните, приезжайте. Будем помогать всеми силами и средствами. Пора, пора Крутой Вязовке выходить в люди… Ну, пока... Я пошел. Не успеем проскочить до дождя на большак — застрянем тут у вас…

Трындов заторопился, пожал руки всем, кто стоял поближе, и уехал. Громыхнул гром, нехотя, с ленцой, люди расходиться не спешили. У ворот стояли запеченные солнцем бригадиры и два-три колхозника. Они о чем-то громко спорили. Оленин направился к ним знакомиться.

Разговор в начале не клеился. Бригадиры смотрели на председателя изучающе, решали, должно быть, как держать себя с ним, хмурились. Один лишь черноволосый, с большими грустными глазами и с изможденным лицом, пожимая ему руку, тепло улыбнулся. Подошел еще один, молодой, встал с независимым видом. Женщины сгрудились особняком, судачили о чем-то громко и непонятно.

— Молодежи в колхозе негусто? — спросил Оленин.

— Близко город. Все там...

«Вот и работай», — подумал Оленин и сказал не кому-то, себе:

— Надо удерживать...

— Удержишь, как же! — засмеялся кто-то коротко. — Молодых не привяжешь: для них сейчас все ворота открыты.

— А ворот много бывает: триумфальные, Байдарские, адские... Даже у нас одни имеются... На скотном дворе...

Это молодой, что подошел после всех и встал с независимым видом. Уперся в лицо Оленина умным, острым взглядом, сказал и развел шутовски руками.

«Настроеньице...» — подумал Оленин.

Бригадиры невесело засмеялись.

— Ворота... Завернул Радий гайку!.. Одно название — ворота...

— Девки, гля! — послышался сзади приглушенный смешок. — У председателя штаны-то узкие какие! Чего это?