Николай Евдокимов - Конец ночи

— А чего? Обыкновенно. Побываете — узнаете… Некогда мне с вами…

Он встал, пошел к причалам, стараясь идти вразвалку, как настоящий рыбак.

Ветер давно уже разогнал облака. Небо было ярко-синее — такое не осенью, а летом бывает в самые жаркие дни, — словно от горизонта к горизонту натянул кто огромный шелковый платок ослепительной синевы, и море отразило его и само стало таким же синим. Только вдали оно серебрилось, блестело, как блестит под солнцем ледяное поле, до боли в глазах. По этой сверкающей глади шли от берега во всю ширину залива аламанные катера-охотники. По их мокрым, лоснящимся бортам до самой палубы вздымались водяные крылья, пенистые и блестящие. И у всех на одинаково высоких носах стоял, смотря в бинокль, человек. Катера шли медленно, над ними неотступно, словно охраняя, кружился самолет, высматривающий косяки рыбы. Воздух гудел от шума и треска моторов. Казалось, это шла развернутым строем, готовая к бою, военная эскадра.

Сеня остановился и стоял, пока катера не скрылись за мысом. Потом засмеялся от непонятной, неожиданно охватившей его радости. И, увидев, что баркас его бригады отходит от причала, побежал, спрыгнул в него.

Он греб с наслаждением, чувствуя, как напрягаются мускулы, и с удивлением замечал, что сегодня ему грести легко, совсем легко.

Берег удалялся быстро, и Сеня вдруг заметил там спускающуюся к причалам Нину. Он махнул ей, сорвав с головы кепку. Нина остановилась, помедлила, словно подумала о чем-то, и, подняв высоко руку, ответила ему.

Амалия Викторовна Сутоева возвращалась с лекции, которую она читала в клубе рабочих молочного завода. Лекция называлась «Воспитание детей в семье» и обычно вызывала живой интерес слушателей. Всякий раз, уходя с лекции, Амалия Викторовна испытывала удовлетворение. Она уставала, но усталость была даже приятна ей. Лекции отнимали много времени, сил, но Амалия Викторовна никогда не жаловалась на это. В городе ценили ее энергию, деловитость.

Амалия Викторовна работала завучем второй городской средней школы, но так получилось, что ей пришлось заниматься всеми директорскими делами. Директор школы заслуженный учитель Петр Сергеевич Андросов был человеком старым, больным, писал очерки истории города, мемуары и последнее время не очень вникал во всякие учебные вопросы, целиком полагаясь на добросовестность Амалии Викторовны. Ее он называл «моя благодетельница».

Несмотря на свою энергию, Амалия Викторовна была тихой, застенчивой женщиной. С людьми она разговаривала ласково, вежливо, и, казалось, за всю свою жизнь не приобрела ни одного недруга. Ей было сорок лет, но выглядела она намного моложе. Ее открытое лицо, большие черные глаза, мягкие движения и нежный, задушевный голос сразу располагали к себе. Амалия Викторовна была красива, но не подчеркивала свою красоту никакими ухищрениями косметики, и от этого, может быть, казалась еще привлекательнее.

Сегодня у нее был тяжелый день. С утра вместе с директором школы она несколько часов провела на городской конференции учителей, потом Петр Сергеевич уехал домой, а ей пришлось готовить срочный отчет для отдела народного образования. Но, как нарочно, все время мешали посетители: видимо, перед окончанием четверти родители забеспокоились. Амалия Викторовна поговорила с некоторыми из них, а потом сбежала в директорский кабинет и заперлась там. Отчет она успела составить и отослать вовремя, но на лекцию опоздала. И хотя, как обычно, лекция немного взбодрила ее, Амалия Викторовна все же чувствовала себя усталой. Уже шел последний урок, она могла бы уйти домой, но Амалия Викторовна считала своим долгом оставлять школу позже всех: мало ли что может случиться.

На ходу снимая пальто, она вошла в вестибюль, где, подоткнув подол юбки, мыла пол старушка уборщица, перешагнула лужицу воды и бросила пальто на стул:

— Повесь, пожалуйста, тетя Глаша.

— Убегалась, голубушка? — выжимая тряпку, спросила тетя Глаша.

— Немножко. Ну, докладывай, какие новости, что произошло.

— Да что тут может произойти? — беспечно ответила тетя Глаша. — Звонки звонят, уроки идут, полы моются. — Она вытерла о подол мокрые руки, отнесла пальто на вешалку.

— Ну и хорошо, — сказала Амалия Викторовна и поднялась на второй этаж.

Она шла по пустому, тускло освещаемому двумя лампочками коридору к себе в кабинет, но остановилась возле одного класса и покачала головой. Из-за двери доносился такой шум, словно в классе шел не урок, а бурное, крикливое собрание. Амалия Викторовна приоткрыла дверь, увидела толпящихся вокруг учительского стола ребят и сказала:

— Дети, не шумите: рядом идет урок.

Ребята отхлынули к партам, и Амалия Викторовна увидела учителя — коренастого юношу с большими, сильными руками и широким выпуклым лбом. Упругий, крепкий, он походил скорее на физкультурника, чем на учителя истории. Русые волосы его разметались и спадали на глаза. Перед ним на столе лежали какие-то камни, кости, монеты. Он улыбнулся Амалии Викторовне и, словно она нуждалась в его приглашении, сказал:

— Заходите, Амалия Викторовна, заходите — у нас интересный урок.

— Ничего, продолжайте, — проговорила она и закрыла дверь.

Удивительный человек этот Чуринов. Вот уже два месяца, как он работает в школе, но Амалия Викторовна до сих пор не может определить к нему своего отношения. Он из тех, кто хочет казаться правдолюбцем, кто беспощаден к чужим недостаткам, но снисходителен к своим порокам. Впрочем, Амалия Викторовна не сумела еще узнать, есть ли у Чуринова пороки, но предполагала, что есть: в каждом человеке всего понемножку — и хорошего и дурного. Конечно, можно было бы посчитать за порок свойственные Чуринову резкость, даже заносчивость, явное его непочтение к авторитетам, но посчитать это за порок было бы несправедливо — ведь вся молодежь сейчас такая: угловатая, беспокойная, дерзкая. Пройдут годы, и жизнь обломает их, а пока… пока надо терпеливо, с улыбкой смотреть, как бродит это молодое вино…

Когда прозвенел звонок, Амалия Викторовна сидела у себя в кабинете, просматривала классные журналы первой смены. Она поправила сбившиеся волосы, сложила в стопку журналы и вышла на лестницу.

Подобно тому как внезапно и оглушительно вылетают из бутылок пробки, одна за другой распахивались двери классов. Буйные, шумящие потоки ребят стремительно лились в коридор. Размахивая портфелями, толкая друг друга, ребята с криком бежали к лестнице, будто брали ее на абордаж, но увидев завуча, смиряли свой бег, невинно говорили: «До свиданья, Амалия Викторовна», — и степенно проходили мимо; однако, спустившись до первой площадки, снова мчались неудержимой рокочущей лавиной. Амалия Викторовна отвечала им: «До свиданья», — и провожала глазами, пряча улыбку.