Николай Евдокимов - Конец ночи

Сене стало грустно.

«Ну и пусть», — шептал он и ругал себя за то, что спугнул девушку. Может быть, она стояла бы долго, и он тогда так же долго смотрел бы на нее, не отрываясь, до тех пор пока подплыли бы к ставникам.

Берег удалялся, постепенно все более и более раскрываясь в ширину. Сначала был виден только поселок Капканы — тот, в котором жил Сеня, потом показались причалы других колхозов и, наконец, Керчь, со стоящим в ее бухте пароходом. Всюду у колхозных причалов суетились люди, покачивались баркасы, дребезжали моторные катера. Вода в море была серо-зеленая, мутная. Зыбь качала баркас, и по днищу, под ногами у рыбаков, звеня, каталось пустое ведро.

На носу баркаса, низко надвинув на лоб кепку, стоял, расставив ноги, бригадир, подпоясанный, как все рыбаки, обрывком сети. Глаза его зорко вглядывались вдаль, лицо же было спокойно, даже скучающе. Он стоял крепко, словно врос в лодку, качался вместе с ней, не теряя равновесия, даже не шевелясь, не сгибаясь.

Никто сейчас не говорил о рыбе, но у всех было написано на лицах хорошо знакомое Сене выражение тревожного ожидания. Бригадир угрюмо смотрел на приближающиеся ставники. До них было еще довольно далеко, но неожиданно он обернулся, сказал глухо, спокойно, так, словно в словах его не было ничего особенного:

— Рыба! Пришла!

Сеня всегда удивлялся, как бригадир на таком расстоянии видит то, что делается в ставниках. Сам он, сколько ни всматривался, никаких признаков рыбы не замечал: вода в ставниках ничем не отличалась от остальной, такой же зеленоватой, такой же мутной поверхности моря. А он знал, что если есть рыба, то вода там должна быть чернее, чем в любом другом месте. И только когда подошли ближе, он убедился, что бригадир не ошибся — вода над сетью действительно была чернее, чем вокруг.

Огромные неподвижные колья-гундеры полукругом торчали, возвышаясь над волнами. От каждого к соседнему тянулась толстая, скрепляющая их проволока-алавира, на которой висел гунджук — канат, привязанный к заброшенной глубоко в море, невидимой сети. Рыбаки молча ждали приказания бригадира, стараясь не показать преждевременно своей радости: еще было неизвестно, много ли в сетях рыбы.

— Ну, начали, — сказал бригадир и первым стал подрезать — тащить — из моря в баркас сеть. Рядом с ним встали и остальные.

Тащили долго, с трудом. Сеня вспотел, но словно не замечал этого: что-то хрипло, простуженно кричал и тащил, тащил. Одинокие хамсинки, застрявшие в делениях сети, ожесточенно бились, извиваясь и блестя зеленоватыми спинками.

Неожиданно вода запузырилась, закипела и вдруг зашуршала, как шуршат гонимые сильным ветром сухие осенние листья, — это показалась на поверхности густо лежащая в сети рыба.

— Давай! — кричал бригадир.

— А ну, давай! — вторя ему, кричали остальные.

Рыба металась в сети, стараясь выскочить, высоко, словно ее выщелкивал кто-то из воды, подпрыгивала и опять падала в сеть.

Хамсы было много, и рыбаки повеселели: ведь это первый улов после долгого, томительного ожидания, а был бы, как говорят, почин, дальше дело пойдет легко. Радовался и Сеня: наконец-то начинается настоящая жизнь, впереди бессонные ночи, горящие факелы, погоня за рыбой, борьба с ветром, непокорным морем.

К причалам рыбцеха подплывали торжественно, приветствуемые с берега другими рыбаками: для всех было радостью увидеть первый в эту путину улов. Сеня, улыбаясь, налегал на весла и делал вид, что не замечает стоящую на причале с ведром в рука девушку, ту, которая на рассвете смотрела с утеса в море. Но он не выдержал и, когда баркас остановился, взглянул на нее. Она тоже посмотрела на него, и Сене показалось, что она улыбнулась чуть-чуть, уголками губ.

— Нинка, здравствуй, — бодрым голосом сказал он, выскакивая из лодки.

Она насмешливо посмотрела на него и отвернулась:

— Нашел время здороваться!

— Подумаешь, важная птица, — сказал Сеня.

— А не нравится, не здоровайся!

— Красавица, — крикнул, вылезая из баркаса, бригадир, — разгружать надо, потом побалакаешь.

Но Нина отмахнулась от бригадира и снова повернулась к Сене:

— Видишь, работаю. Пристал! Все сказал, что ли?

— Приходи на причалок сегодня, ждать буду.

Нина вскинула брови, растягивая слова, спросила удивленно:

— Что, разве собрание будет?

— Какое собрание… Поговорить надо, — сказал Сеня.

Она подождала, не скажет ли он еще что, но не дождалась, крикнула:

— Вот пристал, отчепись, — и спрыгнула в баркас.

По колено в хамсе, почти вся обсыпанная чешуей, она ведром зачерпывала рыбу и быстрым, ловким движением подавала наверх, на причал, где другая девушка подхватывала ведро и опрокидывала в огромную вагонетку.

А от ставников уже шли, глубоко сидя в воде, баркасы других бригад, и всем было ясно — они тоже идут с рыбой. Торопливо поплевывая моторчиком, им навстречу побежал катер, взял на буксир, потащил к берегу.

Обильным был этот день: не успевали разгрузить один баркас, как к причалам уже шел другой, до краев наполненный жирной хамсой.

Кричали люди, кричали обезумевшие от жадности чайки, летая над морем, по берегу разгуливали, разыскивая в песке рыбу, добродушные, разъевшиеся за день гуси. Баркасы, рыбаки, причалы — все покрылось клейкой серебристой чешуей, ослепительно сверкающей на солнце.

Никого не осталось в домах, к морю вышли все. Женщины помогали разгружать лодки, подростки ремонтировали баркасы, а дети собирали выпавшие на песок или приклеившиеся к доскам причалов хамсинки.

В этот день Сеня впервые, как настоящий рыбак, не пошел обедать домой. Мать сама принесла ему узелок с едой. Другими, подобревшими и почему-то грустными глазами смотрела она на сына и ласково, немного заискивающе (Сеня помнил: опа так разговаривала с отцом, когда тот возвращался с моря) просила:

— Кушай, проголодался, чай, кушай.

Сене было приятно это. Он чувствовал, что мать смотрит на него как на мужчину, кормильца семьи, и отодвигал узелок, и говорил чуть-чуть снисходительно, озабоченно, как говорил когда-то отец:

— Наелся, маманя. Погоди, дай чуток отдохнуть, сама знаешь — некогда.

А мать смотрела на него понимающими, улыбчивыми глазами и просила:

— Ну, покушай, может, до завтрего домой не придешь, кушай…

И Сеня, улыбаясь, как улыбается взрослый, исполняя каприз ребенка, ел.

— Эге, — вдруг сказал бригадир, — беляк идет.

Сеня вскочил, повернулся к морю. На горизонте, гонимые ветром, перекатывались, шли к берегу белые, словно маленькие паруса, гребни волн. Сначала там, у горизонта, они и таяли, но по мере того, как усиливался ветер, росли, приближались, шумели, пенистые и легкие. Море было разных цветов: у берега серое, дальше Темное, хмурое и, наконец, светло-зеленое, как весенняя трава.