Николай Евдокимов - Конец ночи

С необычайной ясностью вдруг представил Сеня, как обессиленный, помятый баркасом, ругаясь, плывет бригадир, вместе с ним плывут рыбаки; их захлестывают волны, они выбиваются из сил, но плывут и тащат, тащат тяжелую, разбухшую сеть.

И Сене стало страшно — уже не моря, а того взгляда, каким посмотрят на него, когда выйдут на берег, бригадир, рыбаки.

А берег тянул, манил к себе, настойчиво, словно звал: «Плыви, плыви, плыви». И Сеня плыл к нему, плыл, стыдясь самого себя. Он не мог не смотреть на причалы, на дома, потому что казалось, в ту минуту, когда он перестанет все это видеть, придет гибель. «Не могу», — шептал он, будто оправдывался перед кем-то, и вдруг закрыл глаза и, захлебываясь ветром, слезами, водой, повернул обратно, навстречу волнам, туда, где кричал бригадир»

Всю ночь бушевало море. Всю ночь метался в постели Сеня и не мог согреться. Тупо ныла грудь. Мать спиртом растерла Сене тело, но и от этого не стало легче. Укрытый одеялом, пуховиком, он лежал, съежившись, не в силах ни заснуть, ни побороть изнуряющую лихорадочную дрожь.

Иногда наступало вдруг странное, похожее на явь забытье, и тогда Сеня снова плыл среди волн, кричал, кого-то звал, а рядом с ним плыли какие-то люди — много людей — и тоже кричали, и тащили что-то огромное, тяжелое, вместе с ними тащил и Сеня, тащил упрямо, зло, не отрывая взгляда от плывущего впереди человека. Неожиданно море исчезало куда-то, Сеня оказывался на берегу и в страхе смотрел на человека, который только что плыл впереди него: опустив голову, тот молча неистово срывал с себя одежду и вдруг поднимал страшное, перекошенное болью лицо, обнажая вздутую, как пузырь, кроваво-синюю грудь. Сеня вскрикивал и открывал глаза.

На постели сидела мать. Она клала ему на лоб руку, и от этого ласкового прикосновения сразу становилось спокойнее. Уткнув в ее колени лицо, Сеня бессвязно шептал, что никогда больше не сядет в баркас, что завтра же уйдет в город, будет искать другую работу, подальше от этого проклятого моря.

Мать гладила его волосы и улыбалась грустной, понимающей улыбкой.

Под утро, когда в окнах уже засерел рассвет, Сеня наконец заснул. А проснувшись, долго лежал, не открывая глаз, не шевелясь. Грудь не болела, и, может быть, от этого он ощущал какую-то странную легкость во всем теле.

Кто-то постучал в дверь. Сеня приоткрыл глаза и увидел, как осторожно, чтобы не загреметь, мать приподняла задвижку и впустила в дом Нину. И, хотя Нина никогда не приходила к ним, Сеня не удивился, словно ждал ее.

— Меня мама до вас прислала, — шепотом сказала Нина и покосилась на кровать, где лежал Сеня, — соли у нас ну ни крупиночки нету. Одолжайте чуток.

— Соли? — спросила мать, хотела еще что-то сказать, но раздумала и пошла на кухню, принесла пакет. — Недавно покупали будто. Рыбу солите, что ли?

— Что вы, — махнула рукой Нина и стала смотреть в окно пристально, словно разглядывала что-то на улице. — Как летом купили, так все и держалась. А теперь уж в город не выберешься: рыба идет и идет. Ну, спасибочко. — Она подошла к двери, остановилась:

— Афанасию Ивановичу-то грудь вчера баркасом разворотило, страшно, говорят. Думали, не отойдет, захворает. А к вам шла, смотрю — идет бригадир, на палочку опирается, бледный, но так ничего, веселый, шутки все шутит. А ваш-то, значит, лежит, захворал?

Мать улыбнулась:

— Ничего, теперь полегчало.

Нина хотела что-то еще сказать, но взглянула в окно, увидела входившего во двор бригадира, смутилась и быстро пошла к двери:

— Ну, спасибочко, как купим — отдадим соль-то…

— Ладно, не пропадет.

Сеня видел в окно, как Нина бежала по дороге, как мать о чем-то говорила во дворе с бригадиром. Потом они вошли в комнату, и Афанасий Иванович присел к столу, поставив между ногами большую суковатую палку. Дышал он тяжело, со свистом, лицо было бледным, осунувшимся.

— Ну, здорово, рыбачина! Как настроение-то?

— Ничего, — устало ответил Сеня.

Бригадир засмеялся.

— Вот ты и побывал, брат, в штормяке — исполнилось твое желание. Доволен, а? Должен быть доволен, у тебя ведь сегодня вроде праздника.

Сеня молчал, угрюмо сдвинув брови. «Ничего себе праздник», — подумал он, а бригадир, словно угадав его мысли, проговорил:

— А как же, милый, боевое крещение получил, не шутка. Главное, не подкачал. А я уж думал, сбежит мой Сенька, осрамит бригаду… Нет, смотрю, барахтается назад. Молодец, получится из тебя рыбак… А я ведь сейчас за тобой зашел. Пойдем на бережок, наши-то уже все в море, одни мы с тобой тут. Там скорее отойдешь. Я вот чуток прошелся, и полегчало. Пошли.

Сеня молча стал натягивать сапоги. Ему совсем не хотелось идти к морю, о котором он думал сейчас почти с ненавистью.

На улице было пасмурно, ветрено. Полусонные, замерзающие мухи густо облепили с подветренной стороны стены домов, но ветер шел уже высоко, сметал поредевшие облака, за которыми ярко открывались бездонные островки синего неба. Афанасий Иванович и Сеня спустились к морю. Тихие, слабые волны плескались у берега и виновата, как наказанная собака, несмело ползли к сапогам. Вдали визгливо кричали, гоняясь за рыбой, мартыны, тарахтели катера. У причалов рыбцеха качались наполненные хамсой баркасы.

— Вон он, наш. Разгружают уже, — сказал Афанасий Иванович, — много сегодня, знать, хамсинки-то. — Он вздохнул, сел на камень. — Ну, иди, походи, а я посижу тут… посмотрю…

Медленно, с деланно безразличным видом брел Сеня вдоль берега, мимо развешанных на жердях сетей, перевернутых баркасов и снующих людей. Ему казалось: все смотрят на него, и он ждал, что кто-нибудь сейчас остановит его, поздоровается, как с равным, начнет расспрашивать, как Сенина бригада спасала вчера сеть. Но никто не подходил к нему, все, занятые работой, отвечали на его приветствия, как и обычно, кивком головы, будто ничего не случилось, будто все было в порядке вещей.

Вокруг него шла обычная, немного крикливая, суетливая, как всегда в дни путины, жизнь. И Сене казалось, что он, толкающийся без дела, лишний, чужой сейчас здесь. Тяжело ступая, он прошел около причала, кивнул головой рабочим, сидящим на ящиках и ожидающим, когда разгрузят баркасы. Среди них было несколько ребят, его сверстников, таких же, как он, учеников.

— А ну-ка, дай сесть, плотва, — грубовато, как старший, сказал он одному, и тот не обиделся, покорно потеснился, чего никогда бы не сделал раньше. — Еще подвинься чуток, — усаживаясь, проговорил Сеня. — Ну, как дела? Много рыбы-то?

Он спрашивал и смотрел на пристань, ища глазами Нину. Но ее там не было.

— Много рыбы-то? — переспросил Сеня.

— Полно, успевай вози, — сказал один из ребят и, помолчав, спросил: — Страшно было вчера-то?

Сеня, давно ждавший этого вопроса, сплюнул, небрежно проговорил: