Николай Евдокимов - Конец ночи

Мимо проехал грузовик — в кузове его стояли две коровы, надменно глядя на шумную городскую улицу. Леонид Трофимович охнул, увидев их, сказал:

— Вон они едут, мои возлюбленные. Нравятся? Гляди, привыкай, скоро в деревню поедем.

— В какую деревню, зачем? — Ольга удивилась и засмеялась.

— Как — зачем? Работать. — Леонид Трофимович прищурился, с усмешкой поглядел на Ольгу, — она не поняла, шутит он или нет. — Я ведь, тебя ожидая, вчера зря время не тратил. В горкоме был, договорился. Поеду в колхоз председателем.

— Ты — председатель колхоза?

Ольга остановилась и снова, как недавно в комнате, почувствовала раздражение. Нет, он не шутил. Но разве можно о таких вещах говорить так сразу, так несерьезно, с каким-то мальчишеским легкомыслием. «В деревню поедем…» И не спросил, согласна ли она ехать, даже не посоветовался. Ни разу с самой встречи он не рассказал ей ни о себе, ни о своих планах и вдруг ни с того ни с сего огорошил таким сообщением. Только что вернулся домой, не огляделся и уже торопится куда-то уезжать. Странный, непонятный человек.

— Да, я — председатель колхоза. — Леонид Трофимович сказал это таким голосом, словно вопрос Ольги показался ему нелепым. — И тебе найдется работенка. Нужны в деревне учителя. Или не поедешь?

— Ах, папа, ну можно ли так, — почти с раздражением проговорила Ольга. — О таких вещах и так говорить. Да и не место здесь и не время. Неужели не понимаешь сам…

— Честное слово, не понимаю. А что, разве я должен был тебя подготавливать, будто к известию о смерти? Мы же с тобой договорились — будем друзьями, и я знаю, ты все поймешь… Ведь у каждого из нас есть долг перед людьми. Перед близкими и перед далекими.

— Нет, нет, — торопливо, почти испуганно воскликнула Ольга, — нельзя так… Я не могу… Зачем я вдруг поеду в деревню? И тебе не надо ехать… Как же так, почему?.. Разве так сразу можно решить…

— А ты и не решай сразу. Подумай.

Оттого, что ей можно было сейчас не решать эту нелепую, так внезапно возникшую проблему — ехать или нет в деревню, — господи, зачем ей туда ехать? — Ольга почувствовала облегчение и успокоилась. А что, если она не поедет? Неужели он бросит ее, неужели снова оставит одну? Нет, нет, никуда он не поедет, и она никуда не поедет. И все же она знала, что обманывает себя: он уедет, да, уедет, и надо будет — оставит ее одну… Но останется ли она одна?

Они свернули в переулок и наконец вышли к маленькой, растерявшей свою облицовку баньке, которая дымила, как завод.

— Здорово, приятельница, — сказал Леонид Трофимович. — Смотри, модница какая: облупилась от старости, а вывеску все же подмалевала свежей краской. Ах, модница, модница…

И в самом деле — на старом фасаде сияла новая яркая вывеска: «Городская баня № 3», на которой рядом с буквами вдохновенный художник нарисовал некое подобие шайки и неудержимо несущиеся ввысь клубы пара. Ольга и раньше видела эту вывеску, но только сейчас ощутила всю ее пошлость и засмеялась.

— Ну, я пошла, до вечера, — сказала она, поцеловав отца в щеку.

Ольга шла, размахивая маленьким своим портфелем, на замочке которого отражалось солнце, так же как отражалось оно и в глазах Ольги. Ей хотелось бежать по суетливой, окутанной солнечным дымом улице, по хрустящим, горящим желтым огнем листьям, но она шла медленно, прислушиваясь, как с каждым шагом сильнее, громче стучит ее сердце, как все существо ее наполняется теплом и радостью — и оттого, что вернулся отец, и оттого, что теперь она такая же, как все, и от воспоминания о вчерашнем поцелуе, и от ожидания встречи с любимым человеком.

И уже знала Ольга, что никогда не повторится то, что было. Никогда.

Как обычно, Сеня Крутько проснулся на восходе солнца. Он любил эти утренние часы, когда поселок еще спит и на пустынных улицах необычайно тихо. Все в мире тогда кажется особенным, нетронутым, и даже всплеск волн на море звучит совсем не так, как днем, нежно, ласково. Поют телеграфные провода, и никогда, кроме как на рассветной тишине, нельзя услышать это их тонкое монотонное жужжание, до странности похожее на жужжание мухи, запутавшейся в паутине.

Сеня любил смотреть, как рассеиваются ночные туманы: осенью они необыкновенно пахучи и густы, так густы, что солнце, пока оно еще не накалилось и не поднялось высоко над горизонтом, почти растворяется в них, так же как растворяется бледно-серое море.

Сеня с детства привык к мысли, что будет рыбаком, таким же, каким был его отец, какими были все мужчины в поселке: будет ходить в шуршащей винцераде, курить махорку и полушутя-полусерьезно поругивать штормы, ветры, как ругают старых, но капризных друзей. Он много лет с нетерпением ждал того дня, когда, как равноправный колхозник, сядет в баркас и уйдет далеко, к тому самому горизонту, на который так часто смотрел с берега, туда, где сливается небо с морской синевой. Сеня не любил спокойного, тихого моря; буря, рокочущие всплески волк нравились ему больше, потому что в свисте ветра, грохоте бунтующей воды чудилась ему бодрящая сила, призыв к борьбе, подвигу, который Сене всегда хотелось совершить.

Но вот уже месяц ходит он учеником с рыбаками и ни разу не побывал далеко в открытом море, ни разу не попал в шторм и не привез ни одного килограмма рыбы. Около двух недель уже ждут рыбаки в проливе хамсу, а ее все нет и нет. Сене надоело ежедневное бесцельное хождение к неводам, вытягивание заведомо пустой сети и это томительное, изнуряющее ожидание рыбы. «Может, и сегодня ее не будет», — думал он, спускаясь к причалам, где рыбаки уже садились в баркасы.

Сеня вскочил последним. Длинным шестом оттолкнул от берега лодку, она запрыгала на волнах и, повинуясь веслам, помчалась в море.

Грести было тяжело, небольшие, но сильные волны налетали на баркас, ударялись о борта, поднимали его на пенистых гребнях, сбрасывали и снова поднимали. Баркас качался, задирал то нос, то корму, и Сеня знал — с берега он напоминает черного дельфина, ныряющего среди волн: то голова покажется, то хвост.

Открытым ртом глотал Сеня холодный ветер и смотрел на берег. Впрочем, смотрел он только на один дом, примостившийся на вершине холма, круто спускавшегося к проливу, смотрел пристально, словно ждал чего-то.

И он дождался: из дома вышла девушка, остановилась на краю обрыва, вглядываясь в море. Ветер сорвал с ее головы косынку, но она не поправила ее, и казалось, что косынка летит, догоняет девушку и никак не может догнать. Сеня махнул рукой, потом еще и еще раз, но девушка не ответила, повернулась и ушла в дом.