Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

Опять мы будем болтать и смеяться и писать книги и бродить по луговым дорогам, где мила каждая травинка, каждая старая ива.

Я знаю, что Вы очень устали, Рувец, особенно после болезни, и думаю, что Вам надо передохнуть на другой работе, где Вы сможете как писатель принести общему делу гораздо больше пользы, чем сейчас. Не сердитесь, что я пишу Вам это. И не сердитесь на меня, Рувец, что я очень тактично, только от своего имени написал Фадееву и Лозовскому относительно Вас. Я написал им о необходимости использовать Вас во всю Вашу силу как писателя на прежней литературной работе, а не держать Вас на заметках. Может быть, из этого ничего и не выйдет, но я считаю, что так падо сделать и что я прав. Письмо к Лозовскому подписал и Маршак.

От Вали из Челябинска получаем письма и обмениваемся телеграммами. Больно очень за нее. Было бы лучше, если бы она была с нами. Здесь Мальва с Бубкой и Пайкой. Здесь Коля Харджиев. На днях приехал из Орска Жоржик Шторм, хочет перевозить сюда Шурочку и отца. Живет у нас из знакомых здесь Маршак, Квитко, Ильин, Шкловский, Зощенко, Михалков… Миша с Лелей. Ужасно все то, что Вы пишете о Роскине и Василии Тихоновиче. Не знаете ли вы, где Ваня Халтурин? Все надеемся, что еще услышим о них, все окончится благополучно.

Живем как на бивуаке в изгнании и при первой же возможности вернемся в Москву…

Я работаю, — кончаю сценарий по «Созвездию Гончих Псов» (он осовременен), но работать трудно, почти невозможно. Нужно делать над собой огромное усилие, чтобы написать хотя бы страницу.

Оставляю место для Вали и Серого.

Пишите хотя бы два-три слова, чтобы знать, что с Вами ничего не случилось.

Обнимаю Вас крепко, Рувец, родной мой. Знайте, что все же Вы не один, что мысленно не бывает часа, когда бы мы не были вместе с Вами.

Ваш Коста.

Жоржик получил письмо от Туси. Со 2-го октября она не получила никаких известий от Игнатия. Очень встревожена.

5 февраля 1942 г. Алма-Ата.

Глубокоуважаемый Александр Яковлевич, — на днях у меня был тов. Богатырев и передал мне Ваше предложение относительно работы над пьесой для Камерного театра.

Я охотно возьмусь за эту работу на тех основаниях, о которых говорил мне т. Богатырев (то есть в тесном контакте с театром), но… Есть три «но». Во-первых, я заканчиваю сейчас большой сценарий для Мосфильма. Во-вторых, я должен закончить по госзаказу пьесу для МХАТа (с этой пьесой меня очень торопят) и, в-третьих, после окончания сценария я должен выехать в Москву по вызову т. Храпченко. Таким образом к непосредственной работе над пьесой я мог бы приступить только в конце марта. Напишите мне, что Вы об этом думаете.

О теме мы говорили с т. Богатыревым вскользь, но, к сожалению, тема «Южного города» как раз совпадает с тем, что я пишу для МХАТа. Но о теме (романтической, современной и соответствующей характеру Вашего театра) мы договоримся, конечно. Жду Вашего ответа. Если уеду в Москву, то заранее сообщу Вам об этом.

Всего хорошего. Ваш К. Паустовский.

16 февраля 1942 г. Алма-Ата.

Димушка, — на днях получил твое письмо, а перед этим сразу две телеграммы с новогодними поздравлениями. Спасибо и за письмо и за телеграммы. Из твоего письма видно, что ты очень закалился и возмужал. Пиши мне чаще. Обо мне ты, должно быть, главное знаешь. Я два месяца провел на Южном фронте (в Румынии, Бессарабии, Одессе, на Дунае), потом возвратился в Москву, уехал в Чистополь (это — около Казани), куда были эвакуированы писательские семьи, а оттуда — в Алма-Ату. Алма-Ата — необыкновенно красивый город, весь в садах, у подножья Тянь-Шаня, но все здешние красоты не радуют. Все живем только надеждой и ожиданием. Здесь все киыоорганизацин (Мосфильм, Ленфильм и другие). Я написал большой антифашистский сценарий, на днях его окончил. Работаю в Советском Информбюро (для Америки и Англии) и должен писать пьесу (срочно). Работы много

Меня вызывали в Москву (Комитет по делам искусств), я уже собрался ехать, но только что получил телеграмму от того же Комитета с предложением задержаться в Алма-Ате и здесь, а не в Москве закончить пьесу. Это очень грустно. Придется, должно быть, просидеть здесь до весны. Здесь из писателей Зощенко (очень угрюмый), Шкловский, Ильин, Шторм, Панферов, Коля Харджиев (ты его, должно быть, помнишь), Любимова, Каплер и несколько других. Киношники все здесь — во главе с Эйзенштейном.

Живем мы в квартире у казахского писателя, здешнего классика Ауэзова, в крошечной комнате. Холод отчаянный. Здесь небывалые морозы (обычно здесь очень теплая зима). Сережа поступил в здешний университет. Я, конечно, постарел, — в мае мне будет уже 50 лет. На фронте болел (воспаление почек), до сих пор еще толком не оправился, а здесь из-за высоты (1000 метров над уровнем моря) — у меня жестокая одышка.

В нашу квартиру в Москве попала фугасная бомба. Было это при мне в половине августа. Полы подбросило, ударило о лотолок, и потом они снова упали. Представляешь, во что превратились все вещи.

Пиши мне обо всем. Если будут какие-нибудь перемены в твоей судьбе — то телеграфируй. Как у тебя дела с призывом? Целую тебя крепко, крепко. Будь таким же спокойным и мужественным, каким я вижу тебя, судя по твоим письмам.

Твой папа.

Сейчас у меня меньше работы, и я буду часто писать тебе. Мой адрес: Алма-Ата, ул. Калинина, 33, кв. 29

5 жилкомбинат.

Фраерман — на фронте. Роскин попал в окружение. Гайдар пропал без вести. Все же я до сих пор надеюсь, что они уцелеют.

17 февраля 1942 г. Алма-Ата

Дорогой Максим Фадеевич, — очень мне стыдно, что до сих пор я молчал и не ответил на Ваше чудесное письмо. Но было много работы со сценарием и пьесой для МХАТа, я собирался ехать в Москву (получил вызов от Храпчен-ко). Но вот только что получил от него вторую телеграмму о том, что пока ехать не следует и пьесу надо закончить здесь, в Алма-Ате.

Видел в одной из газет Вашу фотографию (в Саратове) — что-то Вы похудели. Мне тоже по почам снится рыбная ловля, — летние рассветы, и прозрачная вода, и нерв-цые поплавки, их качают и топят окуни. Я всюду с собой вожу заветную жестяную коробку от икры с английскими крючками, жилами и лесками. Иногда рассматриваю и думаю о том времени, что придет после войны, — о тишине, друзьях, леспых речках, кострах. Теперь, издали дорога каждая травинка, которую видел до войпы, каждая мпнута того безмятежного времени, когда мы с легким сердцем могли читать Аксакова или Диккенса. Часто вспоминаю Крым и Ялту.

Здесь из украинцев Смолич и Забилла. Смолича вижу часто, он чудесный, тихий и деликатный человек, живет он на окраине, в предгорьях, около его домика шумят арыки. Вся здешняя красота (сады, горы, солнце, ослы и т. под.) — чужая. Очень томительно. Живем надеждами, ожиданием, так же, как и вы все. Сережа поступил на медицинский факультет здешнего университета. Валерия Владимировна бьется с кормежкой, даже Фунтик и тот работает— снимается в картине «Убийца выходит на дорогу», изображая собаку какого-то баварского принца. Здесь Михалков, Шкловский, Квитко, Ильин, Зощенко (очень мрачный человек) и сотни киношников (Эйзенштейн, Пудовкин и все прочие). Живем довольно дружно, колонией. Завидуем вам, украинцам, из-за журнала, из-за вашего хорошего товарищества.