Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

Я буду в Москве в начале мая (лежу в жесточайшем радикулите в Тарусе, отрезанный распутицей от всего мира). Тогда же смогу и поработать для сборника.

Вы знаете поэта Марка Шехтера? Хороший поэт. Его замалчивают критики и недолюбливают собратья по перу (поэты) за то, что он выпустил серию довольно едких эпиграмм <���С..>

Я думаю, что в «Литературной Москве» следовало бы напечатать небольшой цикл его лирических стихов. Пусть Маргарита Осиповна сменит гнев на милость и отнесется к нему помягче, — он этого заслуживает.

Я напишу ему, чтобы-он прислал Вам для сборника свои стихи, прочтите. Очень стоит. К тому же Шехтер человек очень больной, вряд ли много проживет на свете, и ему, естественно, хочется, чтобы был услышан и его поэтический голос.

Я работаю над 3-й книгой автобиографической повести. Трудно. Особенно сейчас. Кое-чего я еще не понимаю.

Не болейте. Сердечный привет Вам и всем «нашим» — из редколлегии.

Ваш К. Паустовский.

5 мая 1956 г.

Дорогая Александра Яковлевна!

Я, как и Вы, провалялся полтора месяца в Тарусе с жесточайшим приступом радикулита (противная болезнь с противным названием), потом меня отрезало от всего мира разливом и распутицей, и только сейчас я попал в Москву. Узнал, что Вы в Переделкине.

Я глубоко и искренне благодарен Вам за письмо, — благодарен, как товарищу по трудному нашему делу и как другу по общности наших мыслей об искусстве. Я очень люблю и ценю Вас и поэтому, может быть, при встречах смущаюсь из-за своего неумения говорить и выразить все, что у меня на сердце.

Просьбу Вашу по поводу Козачинского я выполнил и договорился с Успенским.

Отдыхайте, поправляйтесь, радуйтесь, сердитесь, когда надо, и негодуйте, но не портите свое сердце. Так мало сердечности в нашей жизни, и в особенности в нашей мутноватой среде.

Посылаю Вам «Золотую розу» в плохом издании «Советского писателя». Весь тираж книги по загадочной причине был оставлен в Ленинграде и там продан и не был допущен даже до Москвы. «Штуки!» — как говорит мадам Ксидиас в пьесе Славина «Интервенция».

Искренне Ваш

К. Паустовский.

22 августа 1956 г. Таруса

Дорогая Надежда Дмитриевна!

Идет холодный обложной осенний дождь, а у Вас, наверное, — солнце, теплота и тишина.

Довольны ли Вы своим чайным домиком? Отдыхайте и не волнуйтесь из-за собрания. Посылаю Вам общий список вещей — в расчете на шесть томов — и распределение материала по томам.

Почти весь материал подобран, и ко времени Вашего возвращения в Москву я оставляю для Вас уже просмотренные мной и выправленные первые три тома. Моя поездка на «Победе» (с 5 сентября по 3 октября) не помешает и нас не задержит.

С 26 августа по 3 сентября я буду в Москве, а потом — в Одессу, откуда 5-го отходит «Победа».

Отдыхайте, будьте счастливы.

Ваш К. Паустовский.

7 сентября 1956 г. 11 часов вечера в Эгейском море.

Танюша, родная моя, радость моя, сегодня получил от тебя две радиограммы. Спасибо. Пишу тебе, Алешке и Галке по нескольку строчек, — кончается в ручке чернило (завтра куплю в Афинах),

Несмотря па необыкновенное шествие всяческих красот по бортам парохода, я уже очень соскучился по тебе, по мальчишечке, по Галке, даже по Тарусе, Здесь одиноко, но это отчасти хорошо. Никто не мешает смотреть и думать, а смотрю я, не отрываясь, часами.

В Москве, дома, все расскажу. Много удивительного. Босфор — это неслыханно, неожиданно, как будто у тебя на глазах проходит сказка. Стамбул оглушителен, Айя-Со-фия потрясает до слез. Да и многое здесь потрясает до слез, — приходится сдерживаться, — и Мраморное море и «море богов» — Эгейское море — праздничное, лиловое, затянутое голубым сверкающим туманом. И сквозь туман идут и идут древние, великие острова из розового известняка, серебряные от масличных рощ — Лемнос, Милос (где нашли Афродиту Милосскую), Лесбос, Санторин. Удивительный воздух, навстречу идут турецкие фелюги, расписанные киноварью, охрой, зеленью и синькой так ярко, что этому позавидовал бы сам Ван Гог.

Стамбул — это мировое торжище, — весь в минаретах, мечетях, дворцах, базарах, где продают летающих рыб, смешение всех народов, всех костюмов мира, сотни кораблей от древних парусников до белых пассажирских гигантов, сады и кладбища и леса кипарисов среди домов, древние акведуки рядом с американскими отелями — «последним криком» архитектуры. Все это расскажу — от Стамбула кружится голова.

Завтра на рассвете должны прийти в Пирей — гавань Афин.

Я встаю на рассвете, но днем сплю в шезлонге в тени на палубе. Совсем здоров. А как ты, Танюша. Почему не телеграфируешь о себе. Что в Москве и Тарусе?

Здесь из приятных людей — Акимов и ленинградские писатели Рахманов и Катерли. А все остальные — карловарские.

Целую тебя, светлая моя, очень-очень.

Твой Котенъка.

Алешка! Я видел мулов, обвешанных серебряными монетами, бубенцами и лентами с огромными серьгами из бирюзы в ушах. И видел мальчиков-турчат, они ходят колесом по улицам и продают американскую жевательную резинку. И видел такие пароходы, что даже ты не смог бы их обегать по всем палубам за весь день.

И еще много-много видел и буду рассказывать тебе «по заказу», когда приеду.

Целую тебя, мой мальчик.

Твой папа.

Галка, прелесть моя, кажется, кончаются чернила. Это ужасно. Завтра буду в Афинах — на твоей далекой старой прародине. Все вокруг — ошеломляюще и прекрасно, — об этом не напишешь, — все тебе расскажу.

Сейчас был неправдоподобный закат из всех красок мира, а теперь — ночь, пароход как будто висит во мраке, и с далеких островов приходит ветер со слабым, но явным запахом лимона.

Целую тебя, моя девочка.

Твой К. Г.

Я все время ловлю себя на том, что представляю маму, Алешку и тебя в этих необыкновенных и древних местах, и меня мучает совесть. Ты и Алешка должны все это увд-деть, — у вас все впереди.

20 сентября 1956 г. Ламанш. 6 ч. утра

Танюша, радость моя, золотые височки, пишу всего несколько слов, — подходим к Гавру, и все пассажиры готовятся к Парижу, как к какому-то большому празднику, — даже самые толстокожие. Сыро, пасмурно, качает, и на горизонте горят еще маяки Франции и Англии. Океан был милостив, — шла только огромная, но плавная мертвая зыбь. Долго шли вдоль берегов Португалии, — пустынной страны с развалинами старинных крепостей и замков и суровыми монастырями.

Как ты, маленькая моя? Я здоров, за все время плаванья не было ни одного приступа астмы.

В Средиземном море спал на палубе, дул сырой и жаркий ветер, и костюм и рубахи промокали от него мгновенно. Рим меня потряс, и я многое понял, о чем мы только смутно догадывались раньше.