Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

Я бесконечно благодарен Вам за то, что Вы перевели «Золотую розу» на французский язык. Я понимаю все трудности этого перевода, поздравляю Вас и просто преклоняюсь перед Вашим мужеством. Я знаю, какие муки испытывали переводчики «Золотой розы» на английский и немецкий языки, — они присылали мне отчаянные письма.

Сейчас я пишу Вам из Тарусы, из такой глубокой и снежной зимы, какую невозможно представить из Парижа, а тем более из Ниццы. Судя по почтовому штемпелю, Вы сейчас в Ницце.

На днях звонил из Ленинграда Рахманов, и мы вспоминали Вас. Он такой же тишайший и милый человек. В Художественном театре идет его пьеса, он много работает и болеет. Елена Осиповна больна, — у нее воспаление легких. Не видел ее давно. Чаще всего вижу Данилу Гранина. В марте прошлого года я жил в нашем доме творчества под Ригой (в Дубултах) вместе с Граниным, в маленьком доме на дюнах на самом берегу Балтийского моря. Однажды поздним вечером Гранин пришел ко мне и прочел свой рассказ «Поющий туман» — совершенно прелестный. Не выдавайте меня, но он сказал мне тогда, что написал рассказ о Вас; он мне его не читал, — стесняется. Но, конечно, прочтет.

У меня начало выходить собрание сочинений (в шести томах). Не знаю, можно ли его достать в Париже. Уже вышло три тома.

Сейчас пишу четвертую книгу автобиографической повести (вернее, эпопеи) и вместе с тем небольшие рассказы, вызванные поездкой на «Победе». Два из этих рассказов будут напечатаны в мартовской книге журнала «Москва». Доходит ли он до Парижа? Мне бы почему-то хотелось, чтобы Вы их прочли.

Как Ваша сестра? Что делает? Пишите мне, умоляю. Буду отвечать тотчас, клянусь. Мне лучше писать не на Тарусу, а на Москву. Корреспонденцию из Москвы мне привозят регулярно.

Напишите мне о дальнейшей судьбе перевода «Золотой розы». Независимо от того, будет ли он напечатан, я очень хотел бы увидеть его, если это не слишком сложное дело.

Еще раз поздравляю Вас (а кстати — и себя) с Вашей работой.

Целую Ваши руки. Будьте счастливы, спокойны, радостны. Щшвет Вашей сестре.

Ваш Паустовский.

P. S. Посылаю Вам плохую любительскую фотографию, снятую в октябре прошлого года в Ялте. На пей — Ольга Форш, старейшая писательница (ей, кажется, 84 года), — очень живая, очень умная старуха, и Юрий Либединский.

Извините за помарки и за оторванную часть письма. Там был вид Москвы, но мой мальчик Алеша (ему 772 лет) оторвал его. Сказал, что это ему очень нужно.

15 марта 1958 г. Таруса

Дорогой Леонид Николаевич! Спасибо Вам за память, за письмо. Я постоянно вспоминаю Вас, с какой-то особенной трогательностью, вспоминаю наше плавание и открываю в нем все больше и больше интереснейших частностей, которые сразу почему-то не запомнились, а всплывают сейчас.

Век эпистолярный, очевидно, закончен. К великому сожалению, все труднее писать письма (или это мое собственное отвратительное качество). Много значит и болезнь — астма. Она усиливается из месяца в месяц, несмотря на мое отчаянное сопротивление. Она очень утомляет, и большей частью меня хватает в течение дня па 3–4 страницы прозы, а потом я выдыхаюсь и с трудом пишу даже письмо. Несмотря на то что я, как говорит Шкловский, писатель «с приводом», Союз писателей посылает меня лечиться в Китай, но — на грех — тот род астмы, какой у меня, китайцы лечить не могут. Но, в общем, пес с ней, с астмой, надоело о ней говорить.

Много возился с собранием сочинений — это адовая, кропотливая работа, при которой стоишь на месте, — возни много — и никакого движения вперед. Тем более что к большинству своих старых вещей я отношусь подозрительно, и если бы мог, то переписал их бы всех наново.

Сейчас пишу четвертую книгу автобиографической повести.

Как Вы? Не болейте, ради бога. Так хочется увидеться с Вами, приехать в Ленинград, но из-за астмы я прикреплен к Тарусе. Даже в Москву врачи меня не очень пускают. Напишите, когда Вы будете в Москве.

Из ленинградцев вижу только Гранина (весной прошлого года в Дубултах, потом на правительственных приемах) — он чудный парень, но что-то вроде хитрит. Или так мне кажется? Недавно получил письмо от Лидии Николаевны, — очень милое, дружеское, с воспоминаниями о всех нас (парижанах). Она перевела на французский язык «Золотую розу». Намучилась страшно. Письмо пришло из Ниццы, но писать она просит на парижский адрес…

Где будете летом? Напишите. Как Ваше семейство? Встречаете ли Веру Федоровну? Она написала книгу, которую я не могу читать без страшного душевного волнения, — повесть «Сережа». Это, конечно, высокая классика. Если увидите Веру Федоровну, то передайте ей… мой глубочайший привет.

В Тарусе я только с Татьяной Алексеевной, но ей приходится часто ездить в Москву — к мальчику. Здесь небывалая зима, дом завален снегом под крышу, тишина и дивный воздух, но городок диковатый, пьяный, темный, как во времена Иоанна Грозного.

Привет Катерли (как ее здоровье), Гранину, Орлову (с бородой), Цимбалу (если хотите).

Обнимаю Вас, целую и прошу только одного, — чтобы Вы не сердились на меня за молчание, — оно ничего не означает, кроме «замороченности».

Низко кланяюсь Вашей жене.

Извините за помарки. Писать мне можно в Москву и сюда — все равно…

Ваш К. Паустовский.

25 марта 1958 г. Таруса

Эммануил Генрихович, дорогой мой, не писал так долго потому, что замотался с последним томом собрания сочинений. Я не столько жалею Вас, сколько завидую в благородном смысле этого слова, — завидую великолепной и по-настоящему еще нетронутой теме, размаху романа, даже той адовой работе, которую Вы взвалили себе на плечи. Завидую и радуюсь тому, что рано или поздно народ получит этот огромный по своему значению и интересный роман. А за Вашу прозу я не боюсь, — она закалена, испытана и любима. Главное — не дрейфить. Велик бог земли нашей! В Вас я уверен больше, чем в ком бы то ни было, больше, чем в самом себе (как это ни покажется странным), в Вашей внутренней силе и в том (что Вы, как мне кажется, в жизни пытаетесь скрыть), но что дает особое обаяние Вашей прозе — я говорю о ее суровом лиризме.

Ну, час добрый! — как говорили в старину перед большой дорогой. Желаю Вам большой удачи и верю в нее.

Когда Вы будете в Москве? На днях мне звонил «наш бог» — Бек, рассказал, что альманах возобновляется^…^, что он, Бек, назначен Вашим заместителем и что, выходит, надо работать. Но мне сейчас работать вряд ли придется, — астма ведет себя нагло и по временам почти не дает мне возможности двигаться. Сейчас перед весной стало легче. Сижу из-за астмы в Тарусе, — врачи запрещают до тепла ездить даже в Москву.

Сижу в Тарусе и пишу четвертую книгу автобиографической повести. Написал еще три небольших рассказа, — один о Володе Луговском.