Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

Звонила еще Маргарита, — тоже по поводу воскрешения альманаха.

После всего, что было, трудно ждать энтузиазма.

Читали ли Вы рассказы молодого писателя Юрия Казакова? Очень здорово! Вот нам и настоящая смена.

О московских новостях и делах ничего толком не знаю…

Здесь тишина вековая, снега лежат под крышу, воздух потрясающий и полное одиночество. Для работы это хорошо. С наслаждением, буквально по часам, слежу за трогательным приближением весны.

Будете писать своим, — передайте привет от всех нас.

Пишите мне. Буду ждать. Как Магнитогорск? Не очень ли это уныло (в смысле природы)?..

Обнимаю Вас.

Ваш К. Паустовский.

22 апреля 1958 в. Таруса

Уважаемая тов. Балашова!

Эскизы получил, посылаю Вам их обратно.

Что касается титула и спусковой полосы, то эскизы их приемлемы. А переплет у Пожарского не вышел. Во-первых, неприятные буквы (посмотрите Н и А) с какой-то загогулиной, во-вторых, сочетание цветов на переплете — красного, белого и синего — само по себе может быть удачно и красиво, но связано у многих с неприятными ассоциациями, в-третьих, я всегда за строгое оформление, и потому размытые мутноватые малиновые пятна на переплете неоправданы и производят впечатление бесформенности и даже небрежности.

Может быть, лучше сделать переплет строже, надпись приблизить к наборному алфавиту. А в этом виде переплет выглядит очень легковесно, несерьезно.

Вообще, мне почему-то не везет на оформление, такая моя «планида». Все время любуюсь оформлением «Записных книжек» Ильфа, сделанных Вами. Оно сделано великолепно. Вот мне бы так!

Мои координаты для связи; адрес Вы знаете (письма приходят на второй день), телефон — Таруса (через «стол заказов» Калуги) № 109. Соединяют тут же.

В начале мая (числа 6—7-го) я приеду к врачам в Москву.

Извините, что причинил Вам некоторое огорчение, но… Всего Вам хорошего.

К. Паустовский.

22 мая 1958 г. Москва

Дорогой Леонид Николаевич, это письмо — не в счет. Оно будет коротенькое, так как меня в Москве дико заматывают. На днях вернусь в Тарусу и напишу членораздельнее. В Москву я приехал по скучным делам, — проходить курс лечения астмы, которая ведет себя в последнее время возмутительно. Сейчас стало легче.

Спасибо за «Базиля» и за книгу бедной и милой Елены Иосифовны. Я был потрясен этой смертью, хотя и знал, что она болела. Как все это случилось так внезапно? Ведь у нее было воспаление легких.

Поколение уходит, я это чувствую каждый день. Это очень горькое и очень реальное ощущение, и если бы не сознание, что вокруг еще есть преданные литературе, милые, прямые и добрые люди, что не угаснет талантливость народа, то я не знаю, как перенести все эти потери.

Берегите себя, не хворайте (как в Афинах), хочу Вас видеть, но когда увидимся — ничего не знаю.

Приезжал из Польши Гранин, звонил мне. Есть в нем настоящее.

Да, у меня много фотографий Елены Иосифовны. Мне бы хотелось отпечатать их и послать ее родным (мужу и дочери). Но я даже не знаю, как их зовут. Если не трудно, напишите.

Обнимаю Вас. Привет Вашим. Где Вы будете летом?

Ваш К. Паустовский.

Поздравляю с Лондоном. Говорят, что клуб английских драматургов подарил Вам набор для игры в крикет.

Простите, что я не сразу ответил на Ваше письмо. Последние годы я из-за своей болезни вынужден жить вне Москвы, а московскую корреспонденцию мне пересылают не всегда регулярно.

День получения Вашего письма был одним из самых черных дней моей жизни. В моей писательской биографии это был первый случай такого рода. Но Вас это не может интересовать и не в этом дело. Дело в том, что я совершил грубейшую и непростительную для писателя ошибку, приняв на веру безусловно заманчивый рассказ о Магалифе. Рассказ этот оказался апокрифом, легендой.

Очерк Пришвина я не читал. Та история, которая рассказана в «Начале неведомого века», была услышана мною в разных, но в основном схожих вариантах от нескольких журналистов, еще во время моей работы в РОСТА.

Эта история всегда казалась мне очень характерной для первых лет революции. В ней (конечно, в той интерпретации, в какой я ее впервые услышал) было много великолепных черт для литературного рассказа, — хотя бы оглушительное действие фамилии на матроса из заградительного отряда.

История эта настолько мне понравилась, что потом я несколько раз рассказывал ее в разных аудиториях. При этом она обрастала, как эго всегда бывает при устных пересказах, рядом новых черт и подробностей.

Самое содержание рассказа требовало, чтобы все внешние данные Магалифа соответствовали тем, какие написаны мною. А эти данные, по-моему, только подчеркивали твердость и внутреннее благородство поступка Магалифа. Если бы это сделал человек мощного сложения, решительный, хорошо одетый (по тогдашним понятиям, конечно) и громогласный, то цена этому поступку была бы другая.

Во всяком случае, когда я услышал этот рассказ, то я тотчас же представил себе Магалифа таким, как и описал в «Начале неведомого века», — совершенно неверно в смысле подлинности, но, очевидно, вполне закономерно с точки зрения художественной.

Должен признаться Вам откровенно, что о перемене фамилии я не думал, так как вся соль рассказа — именно в фамилии. Без этой фамилии рассказ терял всякий смысл.

Можете мне верить или нет, но не только я, но многие писатели той же, скажем, писательской «конституции», что и моя, искренне верят в созданных ими людей и замечают, что это совершенно не так, только после таких отрезвляющих писем, как Ваше.

Но сколько бы я ни толковал о психологических случайностях, которых так много в жизни и в писательском труде, Вам от этого не легче.

Поверьте, что сейчас я много бы дал за то, чтобы этого рассказа не было в природе и чтобы смягчить Вашу горечь и Ваше негодование.

Примите еще раз мои извинения и мое искреннее сожаление обо всем случившемся.

11 августа 1958 г. Таруса, Калужской обл.

Глубокоуважаемый тов. Дьяков!

Из издательства «Советская Россия» мне была прислана на отзыв рукопись Е. С. Загорской о скульпторшс Голубкиной.

В своем отзыве я отметил, что отсутствие книги о Голубкиной, художнике, которым наша страна вправе гордиться, конечно, величайшее недоразумение и упущение и издательство «Советская Россия» очеыь своевременно исправляет эту затянувшуюся ошибку с Голубкиной.

Сейчас я узнал, что издательство предлагает автору переменить жанр книги на чисто биографический (очевидно, беллетризованный). Жапр, в котором наппсана книга Загорской, имеет свои большие преимущества, особенно по отношению к такому мастеру, как Голубкина.