Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

На другой день она повела его к своей подруге. У некрасивых девушек часто бывают подруги красавицы. Дочь наборщика дружила с юной Малкой, женой ребе Акивы. Гордон о ней много слышал, и ему было интересно посмотреть цветущую женку своего престарелого ребе. Малка приняла их в своей комнате, удивительно белой от сверкающих чистотой простынь, накидок, подушек и скатертей. По стенам были развешены ее белые платья и шарфы. В крохотные рамки были воткнуты бесчисленные портреты. Гордон узнал косой взгляд Бялика, черную бороду Черниховского, сухой взгляд Ахад-Гаама, низкорослого Жаботинского и кинематографических красавцев и красавиц: Рудольфо Валентино, Гайдарова, Полу Негри, Мэри Пикфорд, Грету Гарбо.

— Я тоже много о вас слышала, — сказала Малка.

Какая тонкая кожа на лице! Красавица Малка смотрела на него большими, полными блеска глазами. Когда она говорила, то еле открывала губы. Гордон заметил: Малка прячет от него два темных и надломленных боковых зуба. Она все время возилась со своими длинными косами. Они лежали у нее на коленях, обильные и тугие.

— Вам нравится Габима? — спросила Малка.

— Очень, — ответил Гордон. — Все так хвалят этот театр.

— Я все прошу мужа, чтобы он отвез меня в Тель-Авив, — сказала Малка. — Как хорошо, что театр навсегда останется в Палестине! Вы пьете вино?

— Да.

— Я вам налью рюмочку кармеля, — предложила она.

Передвигаясь по комнате, она шевелила бедрами.

«Кто ей посоветовал такую глупость?» — подумал Гордон. Он выпил две рюмочки, и тут пришел из другой комнаты ребе Акива. Заметив незнакомца, он побледнел.

— Добрый день, ребе Акива, — сказал Гордон.

Акива посмотрел на него злобным взглядом, который говорил: «Пес собачий, зачем ты лезешь в чужие дома? Ничтожество!»

— Вы не помните меня, ребе Акива? — спросил Гордон.

— Нет, — ответил Акива.

— Я учился у вас в хедере, в Одессе, на Костецкой улице.

— Не помню.

Гордон понял: ребе Акиве ненавистно всякое напоминание о его прошлой жизни. Пока Акива сидел за столом, разговор шел вяло и осторожно. Старец пил вино, смотрел в зеркало. Чтобы заполнить неловкую пустоту, Гордон стал читать стихи Бялика:

«Что такое стихи? — говорил взгляд Акивы. — Тлен, легкомыслие, женские забавы».

И еще говорил его взгляд: «Зачем ты завываешь, наглец? Ты ее соблазняешь своим пением. Вор! Ворюга!»

Акива смотрел в окно и, когда мимо проходил стройный араб в бурнусе, отплевывался.

— Зачем ты плюешься, мой муж? — спрашивала Малка.

— Арабы — собаки! — восклицал Акива.

Он посидел с ними еще несколько минут, затем вымыл руки и пошел к Стене Плача.

Гордон заметил, что, как только Акива удалился, Малка встала и подошла к окну. Из-за угла показался высокий араб в английском френче и сапогах. Поверх френча был наброшен бурнус. Он поймал взгляд Малки и прошел в дом.

— Я не останусь здесь ни на одну минуту, — сказала дочь наборщика. — Я не желаю разговаривать с нашим врагом.

— Какой же он враг, если я с ним дружу? — спросила Малка. — Останься, я прошу тебя.

— Я не останусь здесь ни на одну минуту, — повторила дочь наборщика.

Малка взяла за руку Гордона.

— А вы?

— Я останусь, — сказал Гордон.

— Хорошо, — воскликнула дочь наборщика, — я останусь, но только на пять минут, не больше.

Когда Малка вышла навстречу арабу, дочь наборщика шепнула Гордону:

— Она позорит себя дружбой с арабом. Кто же ей поверит, что это только дружба?

— Муса, — сказал араб, знакомясь с Гордоном.

Дочь наборщика он, видно, знал и раньше. Он кивнул ей, оглянулся и сбросил с себя бурнус. Бурнус лег у ног Малки.

— Я вам налью вина, — предложил Гордон.

Он был смущен, так как еще ни разу так близко не сталкивался с просвещенным арабом.

— Вы забыли, что Муса — мусульманин, — сказала дочь наборщика.

Муса посмотрел на нее недружелюбно.

— Я из тех мусульман, — произнес он, — что пьют вино. Точно так же, как господин Гордон, видимо, принадлежит к тем евреям, которые едят свинину.

Гордон засмеялся.

— Ем, ем, — ответил он.

Малка всплеснула руками.

— Боже мой, что, если бы мой муж слышал наши слова!

Однако она была довольна. Малка боялась: все будут стесняться, молчать, поглядывать друг на друга.

— Вы приехали из России? — спросил Гордона Муса.

— Да.

— Давно?

— Три года.

— На свою родину?

В его голосе была насмешка, чуть уловимая.

— Перестаньте! — воскликнула Малка. — Сейчас начнется сражение.

— Да, на свою родину, — раздраженно произнесла дочь наборщика. — Вы отрицаете этот исторический факт?

Сухощавый, с впалым животом, Муса взялся за свои усы. Он вытянул длинные ноги.

— Нет, — сказал он, — не отрицаю. Но вы подумали о том, что за эти легендарные тысячи лет на этой земле кое-что происходило? Мне интересно: вас там, в России, господа сионисты осведомляли о том, что вы едете на землю, занятую чужим народом, и что придется сгонять бедных крестьян с их участков, которые они обрабатывали веками?

— Нет, — сознался Гордон.

— Возьмите бисквиты, — сказала Малка. Она не знала, можно ли успокоиться или же надо быть настороже.

— Мы никого не сгоняем, — гордо произнесла дочь наборщика.

— А Медре?

— Что в Медре? — спросил Гордон.

Он чувствовал, к своему удивлению, что этот араб ему приятен, между тем как дочь наборщика раздражала его своей надменностью.

— Сионистский банк, — ответил Муса, — снова собирается купить землю у Мустафа-эль-Хуссейна. Эффенди промотался, ушел в разврат, а в свое время я наступал под его командой на Дамаск. Он продает землю, на которой веками живут его соплеменники.

— Вините эффенди, — сказала дочь наборщика.

— Я знаю, что эффенди — мерзавец, — грустно произнес Муса, — но я бы на месте Сионистского банка не покупал у него владений; это разорит сотни феллахов.

— Да, это печально, — посочувствовал Гордон.

— О, вас очень легко убедить, — воскликнула дочь наборщика. — Видно, Ровоам Висмонт сделал уже свое поганое дело. Имейте в виду, господин Муса, что Сионистский банк совершает обычную покупку, вполне законную в любой из стран мира.

— Кроме одной, — сказал Гордон.

— Я удивляюсь, — воскликнула дочь наборщика, — почему до сих пор не вышлют Ровоама!

Гордон смотрел на Мусу взглядом внимательным и изучающим. Он понимал: перед ним сидит арабский националист, один из тех, кого обманул Лоуренс.

— Вы знали Лоуренса? — спросил Александр.

— Я был его шофером, — ответил Муса, — до того, как стал офицером.

— Вы офицер?