Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

Они сидели в машине. Молчали.

Гордон снова в Тель-Авиве.

Когда он утром стал одеваться, дантист с удивлением на него посмотрел.

— Зачем вы так рано встаете? — спросил он.

— На службу.

Дантист засмеялся.

— Вот как? Но ваша скромность уж слишком велика. Я думаю, что вы можете бросить свою службу продавца прохладительных напитков.

— Нет, — ответил Гордон.

— Чепуха! — воскликнул дантист. — Многоуважаемый Александр Гордон (дантист выразил на своем лице подобострастие и восхищение, он чуть паясничал), поздравляю вас с большой победой…

— Подождите, — сказал Гордон, — кажется, меня не с чем поздравлять.

Когда на человека сразу обрушиваются две беды, он тупеет в своем горе. Его так огорчил и опустошил разговор двух чиновников, что он почти и не думал о поведении Ионы Аписа. Было ясно: управляющий банком не захочет с ним больше знаться, что-то произошло. И уже в ближайшие дни Гордон узнал от других причину немилости Аписа. В Тель-Авив заехал по делам Пинхас Зильбер из Бецалела; он рассказал кому-то про казус, происшедший на Масличной горе, и слух пошел гулять. Он дошел до Гордона в следующем виде.

Епископ Брассалина был охотник до секретов. В минуты общего восторга на вечере, когда сувенир ходил по рукам, к епископу подошла мать молодой датчанки, о которой говорят так много худого, что юного художника весьма компрометирует его знакомство с ней. Простое ли это знакомство? Говорят, он где-то добывал для нее нечестным путем деньги, но она хотела все больше и больше, и он взревновал ее к более состоятельным мужчинам. Затем они рассорились. А молодой художник был так глуп, что говорил ей о каких-то своих убеждениях. Грязная плотская любовь к красивой самке помутила его рассудок. Если у тебя есть разные мысли, подумай раньше, чем бросать их на ветер. Умный человек не расскажет о них и жене, но разве можно сравнить любимую жену с подозрительной особой из Ревеля?

Мать сказала епископу:

— Напрасно генерал так обласкал молодого человека. Мне говорили, он из ущемленных маккабистов. Если бы генерал знал… Мы тоже когда-то были легковерны и милостивы к нему. Достаточно нашей ошибки. Смотрите, как он втирается в высшее общество.

Вращая сувенир, как кольцо, Брассалина обнаружил то, из чего сделан секрет, но что Гордон вовсе не прятал. Впрочем, и в Тель-Авиве подозревали злой умысел.

Епископ удалился с генералом, рассказал о своей находке. Генерал прочел: «Два великих народа обрабатывают землю своей родины…»

— Что ж, — сказал он, — невинные слова. Я ничего не замечаю в них худого.

— Но юноша из маккабистов, — возразил епископ, — он посылает в своем сувенире упрек Англии. Два народа трудятся на своей земле, но чужое вмешательство мешает их счастью.

Генерал не соглашался.

— Извините меня, господин епископ, — сказал он, — но я не привык, как католик, читать между строк. Мы разгромили маккабистов не за убеждения, а за вооруженное сопротивление.

— Но каждый сопротивляется, как умеет, — сказал епископ. — Этот молодой человек мстит Англии своим тенденциозным искусством.

Генерал ответил:

— Мне говорил о нем господин Апис. Молодой художник бежал из революционной России, он рекомендовал его как человека трезвого, чуждого грубой, площадной философии. Наконец, я не хочу заниматься делами моей канцелярии. Если б у них было подозрение, они и без меня побеспокоились бы о его судьбе.

— Одна уважаемая особа, — сказал епископ, — передавала мне высказывания молодого человека. Он с одинаковым упорством и тупостью защищал и максималистские идеи сионистов, и панарабизм.

Епископ в конце концов убедил генерала, и тот вызвал к себе в кабинет Аписа. Генерал благодарит его за дружбу и верность, в которой он не сомневается, но думает, что молодой художник вряд ли заслуживает ласк, оказываемых ему видными людьми. Говорят, Апис так испугался, когда генерал прочел ему слова, окаймляющие пейзаж на сувенире, что немедленно признал большую вину Гордона и попросил у генерала прощения за поступок художника. Апис оказался его жертвой.

Когда дантист узнал историю Гордона, он сказал:

— Почему же вы говорили, что мне не с чем вас поздравить?

— С чем же?

— Конечно, не с карьерой, — ответил дантист, улыбаясь. — Карьеру вашу вы немного подмочили… Но зато я поздравляю вас с мужеством. — Он понизил голос: — Я тоже думаю, что Англия нас обманула. Вы только напрасно приплели арабов. Если хотите, я вам скажу, в чем беда нашего народа: мы всегда вмешиваемся в чужие дела, заботимся о чужих народах. Ну что вам арабы? Ей-богу, еще Пушкин сказал: чем больше мы арабов любим, тем меньше нравимся мы им… Правильно?

Гордон молчал.

— Все равно, — воскликнул дантист, — вы молодец! Выкинуть такую штуку! Где? На Масличной горе! В губернаторском доме! У генерала Сторрса!

Снова жизнь в Тель-Авиве.

Гордон сидел в киоске, наполнял колбы, размешивал ложечкой содовую воду, принимал цилиндры, сифоны, ящики с бутылками. Киоск стоял на бульваре. На бульваре росли пальмы. В тени пальм расположились скамейки. Люди садились, уходили. Однажды на скамью сел доктор Клаузнер, тот самый, который был больше похож на лилию, чем на доктора. У киоска никого не было.

— Господин Клаузнер, — сказал Гордон, — добрый день.

Доктор удивился:

— Откуда вы меня знаете?

— Когда я был маленьким, я ходил на ваши лекции в Явне, на Большой Арнаутской. Помните?

— Как же! Еще бы! — Доктор обрадовался.

— Я очень любил ваши лекции, — продолжал Гордон, — я так мечтал о Святой земле… И вот я приехал сюда.

— Прекрасно, — сказал доктор.

— Я бросил Россию… и вот я здесь.

Доктор насторожился.

— У вас ко мне просьба? — спросил он.

— Нет, доктор… правда, мне живется неважно.

— Ничего удивительного, — ответил доктор. — Мы молодая страна. Дайте развернуться. Надо работать для строительства своей родины. В самом деле, это не дело для вас — сидеть в киоске. Погодите, я вам сейчас дам рекомендательное письмо. — Доктор достал блокнот, прислонился к киоску. — Пожалуйста, — сказал он. И ушел.

Гордон развернул записку и прочел адрес.

«В „Солел-Боне“, — писал доктор Клаузнер. — Прошу предоставить подателю сего работу на каком-нибудь участке…»

Гордон вспомнил молодого человека из ресторана и разорвал записку.

Как-то к нему на службу снова прибежал дантист с новостью.

В последние дни Березовскому повезло. В Тель-Авиве открылась поликлиника. Дантист подал десятки заявлений в национальный комитет, в раввинат, в муниципальные учреждения и разослал множество писем видным людям города. Он так всем надоел, что ему отдали должность зубного техника. Дантист переживал веселое время, приходил домой с покупками,