Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

— Отчего вам везет? — воскликнул дантист. — Разве я хуже вас? Или глупее?

— У вас для меня есть новость? — спросил Гордон.

— Ну почему, — продолжал дантист, — я никогда в жизни не получал голубых конвертов? Отчего женщины не любят дантистов? И зачем меня сделали дантистом? Боже мой! Если бы только сосчитать, сколько у меня было несчастных романов…

Гордон взял из его рук голубое письмо. К удивлению дантиста, он положил его в карман и поблагодарил. Дантист был поражен, что его постоялец не сразу вскрыл письмо, не обрадовался, не бросился читать. Такое поведение показалось ему до того неожиданным, что он не двигался с места.

— Кончено! — вскричал он. — Теперь я вас понимаю!

Он пощипывал свои короткие усы — они должны были уменьшить длину носа — и смотрел на Гордона, как человек, который внезапно прозрел.

— Все понимаю, все! Если ты хочешь, чтобы женщина тебя любила, делай вид, что ты железный человек и что до твоего сердца так же далеко, как до Египта. Бросай ее письма в карман, как будто это не письмо от женщины, а повестка от мирового судьи. Теперь я все понимаю.

Письмо лежало в кармане, и Гордон думал: что же в нем пишет датчанка? Неужели она простила ему?! Он решил: что бы она ни писала ему в письме, он оставит его без ответа. Нет, история не пойдет вспять.

Он наговорил себе много таких слов, пока письмо лежало в кармане. Наконец он не вытерпел и вскрыл его.

— Вот как! — удивился он.

Ни к чему были все соображения. Письмо прислала Малка, молодая жена его ребе. Он ругался, читая путаную ложь, нагроможденную ею. Она сообщала что ей удалось убедить Акиву в ее любви к нему — к Гордону. Слава богу, его подозрения мало-помалу оставили Мусу. Ребе Акива уже о нем не вспоминает. С недавних пор он начал ее попрекать привязанностью к Гордону. Малка счастлива: ее игра удалась.

Если бы дантист знал…

Гордон улыбнулся. Такие любовные письма мог, вероятно, получать и он. Знал ли он, чему завидует?

«Все же мое сердце неспокойно, — писала Малка, — старик ревнует меня и к вам, и к нему. Мне стоило больших усилий навести следы его подозрений на вас, но еще не удалось совсем отвести от Мусы. Дорогой друг, вы можете мне в этом помочь. Я умоляю вас: напишите мне интимное письмо. Я сделаю так, что Акива его перехватит. Не могу поверить, что вы мне откажете. Как вас упросить?..»

— Чепуха, — ругался Гордон, размешивая для покупателя соду в стакане.

Он решил послать Малке банальное любовное послание с дурацкими цветистыми фразами из письмовника и перечислить все ее красоты, к которым он был равнодушен. Он пошел после работы на почту, заполнил четыре страницы дребеденью, но не подписался.

«Ваш желанный, — поставил он вместо подписи, — ваш счастливый поклонник, охранитель вашего покоя, ваш соловей, сторож вашего виноградника, ваш слуга и воин, ваш раб и царь, ваш полководец и солдат, ваш безумный обожатель из Тель-Авива…»

«Угодил наконец?» — подумал он, покидая почту.

Через неделю дантист принес ему еще один голубой конверт. Малка была растрогана, благодарила. Игра ему удается. Он написал так поэтично и возвышенно, словно и в самом деле любит ее. Ей так понравилась его длинная подпись. Она попросит Мусу перенять у него этот благородный стиль. Она ждет его ответа и на второе письмо. Все произошло так, как она хотела: Акива перехватил послание, набросился на нее и избил. Она счастлива.

Со временем Гордону стала нравиться его служба в киоске. Дела крохотной фирмы Розенблатт и Зильберберг шли хорошо. Хозяева увеличили ему жалованье. Гордон тайно сшил себе костюм у Ушера Окуня…

…Мистер Броун прервал мой рассказ, спросив с удивлением:

— Почему тайно?

…В Голте жил портной Ушер Окунь. Это был совсем особый еврей. Голтинцы говорили, что его мать, будучи беременной, видно, много думала о сатане и всякой нечисти. Не к ночи будь помянуто, не про вас будь помянуто, не про нас будь помянуто, не про наших друзей будь помянуто. Тьфу! В Голте портняжил человек — исчадие ада, Ушер Окунь. Ему пристав сказал:

— Перемени веру, окрестись и будешь получать большие заказы от полиции.

Окунь переменил веру и имя — стал Иваном. Но жил он так же плохо и имел мало заказов. Однажды ему сказали:

— Вот где хорошо — в Румынии!

Ушер — Иван Окунь — бежал через границу в Румынию, поселился в Яссах. Но и там ему было плохо. Когда Бальфур провозгласил свою декларацию, евреи из Ясс часто говорили:

— Разве здесь жизнь? В Палестине — вот где жизнь!

Окунь пробрался в Палестину, но там узнали, что он был выкрестом, и никто не пожелал с ним иметь дела. Он ходил к тель-авивскому раввину, каялся. Напрасно!

— Вон! — кричал раввин. — Вон, исчадие ада!

Так жил Окунь в Тель-Авиве. Открыто заказать ему костюм было опасно, но так как брал он вдвое дешевле других портных, ему заказывали тайно. Дантист как-то признался Гордону, что он, из-за великой своей бедности, шьет себе платье у проходимца. Гордон попросил его свести с Ушером-Иваном Окунем и ночью пробрался к нему. Тот снял с него мерку при закрытых ставнях. Он ходил к нему часто по ночам, крадучись и заметая следы, костюм был готов. Гордон возвращался со свертком под мышкой. Он оглядывался, ловил шаги прохожих, был весьма осторожен, так как боялся не за себя, а за судьбу Ушера Окуня. На повороте его тихо окликнули. Гордон бросился бежать. Человек его настиг.

— Александр!

Гордон остановился: он узнал знакомый голос.

— Ровоам Висмонт! — воскликнул он. — Я тебя искал. Почему ты ко мне не зашел?

— Сядем на скамью, — ответил Ровоам. — Очень хорошо, что я тебя встретил на улице. Я бы к тебе не зашел. Не удивляйся. Можно обойтись и без прощания, когда оно способно тебе повредить.

— Я ничего не понимаю, Ровоам.

— Сегодня вечером, — ответил Висмонт, — еврейский суд постановил выселить меня из пределов Палестины. Если я не покину ее в двадцать четыре часа, они передадут мое дело английской полиции, а это гораздо хуже: я вовсе не хочу сесть в Аккрскую тюрьму, как Муса.

— Как Муса?! — воскликнул Гордон.

— Он стал жертвой страсти твоего ребе: Акива на него донес.

— Куда же ты едешь?

— В Египет, в Каир. Я совершаю обратный переход через Синай, — сказал Висмонт улыбаясь. — Не из Мицраима в Святую землю, а из Святой земли в Мицраим.

— Когда?

— На рассвете.

Они проговорили остаток ночи, и Висмонт перед прощанием рассказал ему историю ребе Акивы. Гордон показал ему письма Малки, сообщил о ее просьбе.

— Твои письма не помогли, — сказал Висмонт. — Случилось, что ребе Акива поймал мальчика-посыльного, отодрал за ухо и забрал записку.

«Прошу вас, Малка, — писал офицер, — приходите вечером на Храмовую площадь. Вспомните наши детские игры. Ваш Муса».