Лев Ющенко - Дом над рекой

И он опять взмахнул киркой:

— Берегись, зашибу! Не знаю я никакого деда!

Человек был настойчив:

— Можно бежать. Мы поможем.

— Поможете?

Тот будто и не заметил усмешки, ловко прикинулся этаким дурачком:

— Уйдем в горы, к нему. — И кивнул на вершины, поросшие лесом.

Может, для того ему, Глебову, оставили жизнь, чтобы потом вместе с ним отыскать ту приметную хату в горах?

— Ты ему нужен, сапер, ты же умеешь взрывать.

А если все это правда: и жив он, и зовет к себе в горы? Давно ходят слухи, что там, на скалистых вершинах, в лесах, есть партизаны — поляки и русские.

Вдруг Глебов спросил:

— А как его звать?

— Кого? Лейтенанта? — Человек усмехнулся: — Сам знаешь.

— Забыл.

Незнакомец помедлил, наверное понял, что его проверяют.

— Иван, — сказал он.

— Ты уверен?

— Я знаю, Иван.

Не угадал: лейтенанта звали не так. Но Глебов пока смолчал.

— Ну? — тихо спросил человек и оглянулся: сделал вид, будто боится, что их увидят вдвоем. — Уйдем этой ночью.

— Уйдем? — И на очень короткое время Глебов поверил, что все так и будет. — Этой ночью? — Он с тоской посмотрел на лесистые горы, уже по-осеннему пестрые, в багряной и желтой листве. И все же сдержался. — Ну чего ты пристал! Катись!

Человек, помолчав, усмехнулся:

— А он тебя звал…

— Шел бы ты, парень!

И человек, не сказав больше ни слова, молча ушел, волоча за собой тяжелую кирку, скрылся за кучами щебня и обломками скал, которые громоздились в ущелье.

А Глебов стал бить по скале с такой яростью, будто сам прорубал себе путь на свободу. Откуда ему было знать, что ночью тот незнакомец и с ним еще двое совершат свой побег из лагеря в горы?

«А он тебя звал…»

Зов корабля еще плыл над полуденным морем. И Маша снова шепнула:

— Слышите? Надо идти…

Конечно, Маша не знала, почему так, до боли, вдруг он сжал ее пальцы, но уловила, что опять с ним неладно. Когда Глебов встал и оделся, она будто бы невзначай, мимоходом спросила о его самочувствии. Как ни скрывала, а было заметно, что с ним она обращалась, словно с больным или как с человеком, которому нужно помочь. Но спросить, что же с ним происходит, она не решалась.

А Глебов хотел успокоить ее и очень старался быть снова веселым. И эта забота, которая нечаянно и взаимно проявилась у них, сблизила их больше, чем весь этот день.

— Ну, бежим! — крикнула Маша. — Опоздаем!

Он взял ее за руку, и они побежали по влажной, упругой полоске песка. У Маши слетела плетеная босоножка, она сняла и другую и дальше бежала босиком по воде, нарочно шлепая так, чтобы брызги летели на Глебова. Он не отпускал ее руку, тянул к берегу, на себя и оба дурачились и хохотали, забыв обо всем, что тревожило.

У причала, перед тем как ступить на горячий асфальт, Маша стряхнула с босоножек песок и стала их надевать. Не удержав равновесия, она пошатнулась, и Глебов помог ей: подхватил за талию и удержал. Ощутив его крепкую руку, женщина было смутилась. Но неловкость сразу прошла. И пока они шли по причалу, касаясь плечами, эта близость стала совсем ощутимой.

Они поднялись на палубу и вошли в свой коридор, к каютам первого класса. Открывая ключом свою дверь, Маша мягко сказала:

— Может быть, вам отдохнуть? А потом пообедаем. — Она улыбнулась. — Пожалуйста, будьте умником, отдохните — все же солнце…

Глебов успокоил ее, сказал, что отдохнет.

Но едва за Машей закрылась дверь, он пошел не к себе в каюту, а обратно по коридору — в салон. В безлюдном салоне от ветерка колыхались желтоватые шторы, и все равно было жарко, пахло мастикой, которой натирали паркет. На узорах паркета покоилось солнце и, отражаясь, освещало портрет лейтенанта золотистыми бликами.

У портрета висела табличка с жизнеописанием героя. На портрете он был совсем молод, сразу после училища: счастливый юнец с короткой курсантской стрижкой, но уже в командирской новенькой гимнастерке с петлицами и «кубарями». Портрет приукрасили ретушью, подрисовали герою волевой подбородок, пригладили некрасивые острые скулы; и этот гладкий и розовый юноша был мало похож на того, худого, скуластого, с жесткой щетиной, в крови и грязи. Только глаза были очень похожи, они и без ретуши выделялись своей необычностью.

Портрет рисовали по любительской фотографии. А фотографию эту Глебов видел однажды, и случилось это давно, после войны…

После войны он вернулся из плена в Москву и долго мыкался без работы и постоянной прописки. Бывший пленный, он стал робок и неуверен в себе, говорил тихо, а слушал покорно и с трудом устроился по специальности — строить небольшие мосты. Год спустя он был уже на хорошем счету у начальства, как исполнительный и толковый прораб.

Весной сорок седьмого его направили на Алтай, в безвестную Каменку, не то поселок, не то село. Тамошний мост обветшал, и ему полагался капитальный ремонт. В эту Каменку месяц назад послали прораба Можайкина, но тот почему-то мост не закрыл, а прислал в управление телеграмму, которая, однако, не убедила начальство. Тем временем по ветхому мосту шли трактора и тяжелые тягачи — пахло аварией. За такое самоуправство Можайкина отстранили от должности, и в Каменку выехал Глебов, новый прораб.

На захолустную алтайскую станцию поезд пришел рано утром. У вокзальчика Глебова ждал старый, латаный «виллис» с брезентовым верхом. Глебов сунул в кузов свой чемодан и спросил у водителя, долго ли ехать.

— Доедем…

По ухабистому шоссе к полудню дотянули до места. Каменка оказалась немалым селом с темными, старинными избами, у которых росли вековые березы, с лавкой сельпо в бывшем кирпичном лабазе и с бывшей церковью, ставшей мастерской МТС.

Можайкин жил и держал свою канцелярию в просторной избе у самой дороги. В избе было чисто и как-то до неуютности пустовато, как в доме, где давно затихла житейская суета. Правда, на стене висели семейные фотографии и чей-то портрет в деревянной рамке. А за дощатой перегородкой виднелась кровать с горкой подушек и кружевным покрывалом — кровать, о которой заботилась женщина.

На столе и на лавках лежали бумаги Можайкина. Сам он был жилист, сутуловат, огненно-рыжей масти, одет в потертый офицерский китель с ленточкой орденов и медалей, говорил резко и зло. Глебов сразу подумал, что такого напористого мужика сдержать нелегко. Пока Глебов умывался из рукомойника, бывший прораб беспокойно ходил по избе, поглядывая в окна, где по шоссе катили машины, и в который раз пояснял, почему не закрыл этот мост.

Мост стоял с тех времен, когда по захудалому тракту тянулись телеги да изредка пробегал грузовик. В войну все изменилось, в глухой угол Алтая эвакуировали заводы и фабрики. Теперь через Каменский мост идут сотни машин; если его закрыть, район будет отрезан, а объезд — сотня верст нелегкой горной дороги.