Лев Ющенко - Дом над рекой

— Дима, сынок! Помоги!

Боль и страх в ее зове были так велики, что он, замерев на мгновение и уже догадавшись, что там случилось, метнулся обратно по лестнице, прыгая через ступеньки.

Отец в прихожей был еще на ногах: задыхаясь, хрипя, он цеплялся за стену, а мать, напрягаясь, не давала ему упасть. Но силы ее были слишком слабы, и грузное тело отца уже беспомощно оседало, когда Баженов, вбежав, успел принять его на себя.

Лицо у отца было совсем меловым. Последним усилием он сделал два-три шага до комнаты и там лег на диван.

В комнате было накурено, мать тотчас открыла окно, сняла с отца галстук и расстегнула ему рубашку. Да и сын уже знал, что нужно делать, опрометью метнулся в спальню, взял из тумбочки знакомый пузырек и в чашку с водой осторожно накапал лекарство с холодноватым запахом мяты.

Только после того, как отец выпил лекарство, лег и затих, Баженов быстро вышел в прихожую. И, не одеваясь, с шарфом Тони, сбежал вниз по лестнице.

В подъезде и около дома было безлюдно: Тоня ушла, не дождавшись его. На пустынной улице, у Никитских ворот, светились одинокие фонари, неслышно падал снег.

Тогда он поспешно вернулся домой. За дверью, в комнате, было тихо: отец, вероятно, уснул. Торопясь, Баженов стал одеваться и уже схватил свою шапку, как из комнаты вышла мать и бесшумно прикрыла за собой дверь. Увидев сына в пальто и, разумеется, все сразу поняв, она с мольбой шепнула ему:

— Ты уходишь? А если отцу станет хуже? Что я смогу тут одна, без тебя?

Он бросил шапку обратно на вешалку:

— Папа спит?

— Нет, хотя ему теперь лучше. Он спросил, где Тоня и ты. Зайди к нему, покажись, ему это нужно.

Он вошел, в комнате было свежо от морозного воздуха. Отец лежал, укрытый теплым одеялом.

— Дима, ты? — спросил он, не открывая глаз.

— Я здесь, папа.

— А Тоня? Она ушла?

— Она вернется, папа.

— Не уверен… Я сказал при ней лишнее. Прости меня, сынок. Я не хотел ее обидеть. Кажется, я сорвался. Но виноват ли я? Ты бы понял меня, если бы знал, что случилось тогда, в том бою…

— Не надо, отец, не рассказывай. Опять все вспомнишь и будешь волноваться, а тебе это нельзя. Завтра расскажешь.

— Завтра? Не успею, сынок. Машина придет за мной в шесть утра, ты еще будешь спать.

— Ладно, об этом потом. А теперь тебе лучше уснуть. Если ты не отдохнешь, завтра не сможешь поехать.

— Пожалуй, ты прав.

— Тебе дать еще валидол?

— Нет, я так, сам. — Отец вытянулся под одеялом: всегда, еще с фронта, он больше верил в себя, чем в лекарства. — А ты идешь сейчас к Тоне? — спросил он с надеждой.

— Нет, — ответил Баженов, — уже поздно, двенадцатый час. — Как будто столь позднее время для него в самом деле играло какую-то роль.

Но отец сделал вид, что поверил:

— Да, поздновато. Ты иди, ложись спать, тебе рано вставать на работу. Спокойной ночи, сынок.

— Спокойной ночи, отец. — Он вышел из комнаты.

В кухне горел еще яркий, праздничный свет. Он подошел к окну: ночь, темень, снег, зарево над Арбатом, огни в домах. Где-то там и знакомый заснеженный переулок, Тонин дом и ее окно. Она, конечно, стоит у окна и ждет, веря, что вот-вот, еще через минуту, он, как всегда, появится в переулке.

Увы, этой ночью он не придет…

Спал он с тревогой и проснулся затемно оттого, что в прихожей звякнул звонок. В прихожую, кажется, вошел шофер, взял вещи и, уходя, негромко щелкнул дверным замком. Все было обычно: отец уезжал в командировку; минут через десять и он уходил к машине, и в доме опять наступала сонная тишина.

Но на этот раз отец не ушел, он сидел на кухне и ждал, вероятно, пока проснется сын: не хотел уезжать, не доказав свою правоту.

Ждал он недолго: сын тоже проснулся и встал раньше времени. Однако не для того, чтобы узнать от отца, что случилось в бою сорок первого года и в чем вина Тониного отца; нет, для того, чтобы выйти из дома пораньше и еще до работы увидеться с Тоней.

Умывшись, уже одетый, сунув в карман Тонин шарф, он появился на кухне. Отец сидел у стола с чашкой кофе, бледный, вялый, не отдохнувший за эту ночь. Да и мать, с ее заплаканными глазами, выглядела не лучше.

— Сынок, — сказала она, — что так рано?

— Да так, мама, надо.

— Тогда садись завтракать.

Отец хмуро молчал: не знал, как начать разговор, или не хотел говорить при матери. Перед ним стоял термос с чаем и лежали пакеты с едой, приготовленные в дорогу. Путь ему был неблизкий: машиной за Вологду, в северные леса.

— Папа, — оказал Баженов, — а может, тебе не ехать? Ты же еще нездоров.

— Нет, меня ждут, у меня документация.

— Так пошли ее с шофером.

— Все равно без меня не разберутся.

— А может, разберутся и без тебя, отец? — Сын усмехнулся. — Может, зря ты все так усложняешь?

Он не хотел, но вышло с намеком. Хотели они или нет, а разговор у них уже начался. О чем бы сейчас они ни заговорили, все имело свой затаенный смысл. И отец это понял, ответив ему, что ехать все же придется и что если он, Дима, куда-то торопится, то может доехать с ним до метро. Мол, сынок, в машине поговорим, без матери.

Но и мать, конечно, все понимала. Уже в прихожей, провожая отца и взяв с него слово сразу же после приезда позвонить им домой, она и сыну украдкой шепнула:

— Пожалей его, не растравляй разговорами: он ночь не спал, а ему еще ехать весь день.

И все же избежать разговора не удалось. Когда они вышли из дома в рассветную морозную мглу, скупо освещенную фонарями, и сели в машину, отец спросил у сына, куда его подвезти. Тот назвал улицу, и отец сразу понял, куда он торопится.

— Ты к ней? Скажи ей, что перед ней я виноват и очень прошу простить меня, дурака. Скажи ей обо мне, что захочешь, сынок, ругай меня, идиота, только пусть между вами все будет, как было.

— Как было, не будет, я ее знаю, — ответил Баженов.

— Но она же не виновата, что этот Ивкин — ее отец.

— А его вина в чем? Ты сам вчера хотел мне рассказать.

— Знаешь, я всю ночь думал об этом: имею ли право открыть вам, молодым, открыть дочери то, что столько лет скрывает ее отец?

— И что ты решил?

— Нет, ни рассказывать вам, ни писать о нем в воспоминаниях я не буду. Не хочу, чтобы это помешало вам, тебе и Тоне. Пусть он, Ивкин, сам все расскажет, если захочет, конечно.

— А может, и тут ты усложняешь, отец? Может, вина его, если вдуматься здраво, не так уж и велика, как тебе кажется.

— Кажется? — переспросил отец.

— Да, вспомни, вчера ты был вне себя и все рвался его изобличить. А ночью, подумав, остыл и уже не хочешь сказать о нем ни одного слова. Когда же ты был прав — вчера или сегодня?

— И вчера, сынок, и сегодня.

— Нет, отец, вчера ты был там, в сорок первом, в бою, и снова все пережил, — как тогда, в свои девятнадцать лет. Но вот вернулся оттуда и на все посмотрел иными, сегодняшними глазами. А это, я думаю, немалая разница. Ведь столько лет прошло, и все изменилось.