Лев Ющенко - Дом над рекой

Поодаль от крыльца неярко горел костерок. У огня стоял Тонин отец, весь в своих думах, и рассеянно бросал в костер сухие веточки.

— Вы уже все закончили? — спросил Баженов.

— Нет, устал и замерз. Да и кости ломит — к дождю, может быть.

— Да, — согласился Баженов, — у отца моего к непогоде все раны болят.

— Он ранен был?

— Еще бы, прошел всю войну.

— В пехоте?

— Нет, в артиллерии.

— А-а, — глухо протянул Илья Николаевич и, кажется, хотел что-то сказать Баженову.

Но не успел: на крыльцо вышла Тоня, готовая в путь, в куртке и с рюкзаком, и, взглянув на отца, сразу заметила в нем перемену.

— Папа, тебе нездоровится? Ты очень бледный. Может быть, простудился?

— Может быть, — вяло ответил Илья Николаевич.

— Ну вот, доработался, — рассердилась она. — Я же говорила тебе, не увлекайся, тут сыро и холодно. Хватит тебе работать, едем с нами домой, выпьешь чаю с малиной.

— Уехал бы, — сказал он устало, — да надо доделать крышу: дождь пойдет.

— Далась тебе эта крыша! Здоровье дороже.

— Да что тут спорить, — вмешался будущий зять. — Я останусь на час и все сделаю.

— Ну конечно, папа, он сделает, не беспокойся. Все равно на обед мы уже опоздали. А к ужину будем.

Отец зябко потянулся к огню.

— В самом деле, поеду, пожалуй, — пробормотал он.

— Тогда иди собирайся, успеешь на электричку…

Отец уехал. И, проводив его до калитки, Тоня вернулась в дом, а Баженов опять полез на крышу. Там все было так, как он оставлял: гвозди, доски и молоток. Взяв молоток, он с силой вогнал первый гвоздь — торопился закончить все засветло.

Уже смеркалось, солнце зашло, начинало темнеть. В доме засветились окна. Потом вышла Тоня и набрала из колодца ведро воды.

— Тебе темно, Дима? — спросила она и, возвращаясь в дом, где-то там щелкнула выключателем.

На столбе у сарая вспыхнула лампочка, стало светлей. Теперь можно было и не спешить, и Баженов стал тщательно подгонять доски.

Увлекшись работой, он не заметил, как минул час и другой, — а Тоня его не торопила, — и когда все закончил и пошел к дому, то было совсем темно. Из нижних окон свет падал на елку, которая росла около дома. Слабый, едва различимый свет теплился и наверху, в полукруглом окне мезонина, в Тониной комнатке.

Он вошел в сени. Дверь в комнату с жарко натопленной печью стояла распахнутой, и в сенях было тепло. В комнате на горячей плите кипел чайник. Баженов подхватил его и отставил в сторонку. Снял куртку, прислушался. В доме была тишина.

— Тоня! — окликнул он.

Она не отозвалась. Баженов вспомнил свет в ее комнате и, выйдя в сени, поднялся по узкой, скрипучей лестнице.

В комнатке под крышей горела свеча, в ней все изменилось, стало чистым и прибранным. На вымытых досках пола лежал коврик. В углу сияло до блеска протертое зеркало. Стоял слабый запах духов и каких-то сухих трав.

Диван был покрыт пледом, и на нем, уткнувшись в подушку, лежала Тоня. Казалось, она дремала. Услышав шаги Баженова, она шевельнулась. Он сел к ней на диван.

— Спишь?

— Сплю.

— А что ты видишь во сне?

— Красивое белое платье, которое я надену на свадьбу.

— Приятный сон, но надо уже просыпаться. Надо бежать на электричку.

— Не хочу просыпаться, не хочу никуда бежать.

— А если мы опоздаем?

— Ну и пусть, — шепнула она. — Ой какие у тебя холодные руки, дай, я их согрею. И губы холодные… Бедненький мой, холодный и голодный, ты по моей вине остался без маминого обеда. Ну идем вниз, я тебя покормлю.

Они спустились и сели за стол. Было тепло, в печке горел огонь. Они ели жареную картошку и пили чай. Потом Тоня спросила:

— Ты сыт?

— Сыт, пригрелся, и даже не хочется уходить.

Она как-то рассеянно улыбнулась:

— А зачем нам уходить? Нам и тут хорошо. Правда?

Сначала он не уловил, что́ таилось в ее словах, и с улыбкой ответил:

— Тут у нас рай в шалаше.

Тоня, взглянув на него, помолчала.

— Ты знаешь, — сказала она, — вот закрываю глаза, и опять все вокруг, словно в детстве: вечер, теплая печь, капли дождя за окном. Тут все свое, даже стены. Слышишь, как тихо? Свой дом, мы одни, и ни души вокруг. И никто к нам не войдет… — Она вдруг замолчала.

Но он уже понял и весь замер, боясь в это верить. Она уловила, что он догадался, и взглянула открыто, уже не таясь:

— А рано утром уедем домой.

— Ну если так все сложилось… — сказал он в смятении и почему-то спросил: — А твой отец? Он будет ждать тебя.

— Он же знает, где я и с кем.

Все было сказано, все решено, но они все сидели возле теплой печи, у пылающего огня, молчаливые, робкие — не то чего-то боясь, не то еще ожидая — и почти не касались друг друга. Все было не так, как вчера, в его комнате, в темноте.

Наконец Тоня встала. Баженов взял сигарету и потянулся к огню. Но Тоня обняла его и шепнула:

— Пожалуйста, покури на крыльце.

Набросив куртку, он вышел и на крыльце закурил. Было тихо, темно. Дождь перестал, похолодало, в небе мерцали звезды. Всходила луна, ее свет разливался за темными соснами.

На соседней даче одиноко светился огонек. Слышно было, как вдалеке, затихая, прошла электричка — кажется, из Москвы.

Покурив, он прислушался. В доме скрипнула лестница, стукнула дверь, и все стихло. Тогда он вошел в сени. За дверью, в комнате, слышался плеск воды, — Тоня была там.

— Иди наверх, — шепнула она из-за двери.

В полутьме он поднялся в ее комнатушку. У постели, белевшей подушками, горела свеча. Он разделся и лег. От холодной и чистой простыни пахло какими-то травами.

Над самой его головой нависал скошенный потолок. В полукруглом оконце висела луна.

Было так тихо, что в этой бездонной, глухой тишине он отчетливо слышал даже самые слабые шорохи, которые долетали к нему из той комнаты, снизу, от Тони. И каждый звук для него полон был тайны и ожидания, пока наконец на лестнице не послышались ее легкие шаги.

Она вошла и, войдя, чуть помедлив, несмело погасила свечу. И уже в темноте он ясно услышал и шорох падающей одежды…

С той ночи прошел еще месяц. Не за горами была и свадьба, и пора было им познакомить родителей. Случилось это в воскресный день. Отец Баженова уже вернулся из поездки и был дома, в Москве; но в понедельник он должен был снова уехать в командировку и поэтому решил, не откладывая, пригласить к себе Тониного отца. Тот согласился.

Гостя ждали в семь вечера. Когда он пришел вместе с Тоней, отца еще не было дома: днем он поехал к внуку, к Ванюше, и, задержавшись там, позвонил, что чуть опоздает.

Дверь гостям открыл сам Баженов; потом к ним в переднюю вышла мать, и, знакомясь с ней, Тонин отец, от волнения бледный, церемонно поднес ей огромный букет цветов, завернутый в целлофан.

— Это вам, Лариса Васильевна, — сказал он.

— О-о! — улыбнулась она. — Какие цветы, какой прекрасный букет! Спасибо, Илья Николаевич. Проходите, пожалуйста, в комнату. Муж звонил, просил извинить, он скоро будет. Дима, проводи наших гостей и поставь в вазу эти цветы.