Лев Ющенко - Дом над рекой

— Ну так что?

— Я же сказала. Тем более что меня ждут.

— Кто? — Вася нахмурился.

— Да так, один человек, — улыбнулась она.

— А-а, тебя не поймешь. Сказала бы раньше, я бы сюда не тащился.

И рассердившийся Вася показал свой характер.

— С тобой только время терять! — крикнул он. — До тебя не доходит! — И пошел от нее.

Она засмеялась, посмотрев ему вслед, и сказала Баженову:

— Вы все же нашли меня, незнакомец. И как это вам удалось?

— Очень просто: я взял билеты в кино. Не пропадать же билетам.

— Тогда я зайду на минуту домой, переоденусь после работы.

— А если отец не отпустит?

— Вот еще, пусть только попробует. — Она взглянула наверх, на балкон: отца уже не было. — А знаете что, идемте ко мне. Ну да, вместе. При вас отец не посмеет не отпустить. Не бойтесь, он вежливый, ругаться не будет. К тому же он смотрит сейчас телевизор и, может быть, ничего не услышит, — войдем и уйдем.

Они поднялись к ней на этаж. Но когда, открыв дверь, обитую дерматином, вошли и оказались в прихожей, в тесной квартирке, где гремел телевизор, отец все же услышал и сразу окликнул из комнаты:

— Антонина! Откуда так поздно? Есть хочешь? Я чайник поставил. Пей чай.

— Увы, не удалось, — лукаво шепнула она Баженову. И громко сказала: — Папа, я не одна!

— А-а, Василий… — Отец что-то там проворчал, однако в прихожей не появился.

Они поспешно прошли в Тонину комнатку.

— Папа решил, — засмеялась она, — что я с Васей, он видел его с балкона. Васю он знает, мы вместе работаем в клинике. Вася у нас лаборант. А я медсестра.

— А-а, вот какое у вас ремесло.

— Мне оно нравится. Но папа ворчит. — Открыв дверцу шкафа, Тоня скрылась за ней и скинула туфли. — Папа мечтает, что я буду врачом. Бр-р, еще пять лет зубрежки. Нет, пока мне хватит училища.

Голос ее приглушенно звучал в недрах старого шкафа. За шкафом виднелась тахта, покрытая пледом, и полка со всякими безделушками. Над тахтой висел портрет женщины: милое немолодое лицо с усталой и тихой улыбкой и большими глазами, в которых едва уловимо тлела печаль. У окна стоял столик, заваленный книгами.

— Я готова, — сказала она и появилась в легком ситцевом платьишке, ей, пожалуй, уже тесноватом: в нем она была как девчонка. — Ну идем, только тихо, чтобы он не услышал.

Но отец поджидал их в дверях своей комнаты, высокий, худой, в полосатой пижаме и в тапочках.

— Ты куда? — спросил он у дочери.

— В кино, — сказала она. — На последний сеанс. Ну что ты так смотришь, я сразу вернусь.

— Что-то не верится. — Он в упор посмотрел на Баженова: — Каков добрый молодец.

— Здравствуйте, — сказал тот.

— Здравствуй, молодой человек. Дочка, ты бы хотя познакомила.

Надеясь, что все обойдется, она стала знакомить их и назвала имя отца: Илья Николаевич. Но, представляя Баженова, внезапно запнулась: еще не знала, как его звать. Он подсказал ей чуть слышно, и она, торопясь, повторила. Отец, увы, все расслышал и понял. И хуже того, он не крикнул на дочь, а сказал очень тихо:

— Ты забыла, что́ обещала маме?

— Мама бы отпустила меня!

Тогда он молча махнул рукой — мол, делай как хочешь, — отступил к себе в комнату и плотно захлопнул дверь.

Дочь с обидой сказала:

— Ведь правда, мама меня отпускала. Она была добрая.

— Тот портрет в вашей комнате — это она?

— Да… Скоро год, как она умерла. Я обещала ей быть послушной отцу. С тех пор он как нянька. Не сводит глаз, будто я еще малый ребенок. Он и я — вот и все наше семейство.

Она прислушалась. За дверью, в отцовской комнате, было тихо, ни звука.

— Ладно, — сказала она через дверь, — не страдай, я не уйду, буду дома.

Тотчас за дверью все ожило, повеселело: успокоенно скрипнуло кресло, зашелестела газета и снова привычно забормотал телевизор.

— Кстати, — сказала она, утешая Баженова, — все равно мы в кино опоздали.

— Жаль, фильм хороший. А завтра?

— Нет, с утра я уеду на дачу. Обещала отцу подышать свежим воздухом. У меня есть отгул за дежурства, три дня.

— Целых три дня?

— Не огорчайтесь, вернусь. Я бы и вас пригласила, но на даче у нас запустение. Да и какая там дача — хибара, наследство от бабушки, того и гляди, вся развалится. И ехать туда далеко. Папа ездит, а я там за лето почти не была.

Они прошли на балкон, Баженов достал сигарету и закурил. С балкона был виден весь переулок. За домами всходила оранжевая луна. В небе над крышами светились яркие звезды.

Внизу, под балконом, был тополь, знакомый Баженову: там он стоял, ожидая ее.

— А я это знала, — сказала она. — Я знала, что вы где-то ждете меня. В метро ли, на улице, дома. Все шла и смотрела по сторонам. Неужели, думала, ошибаюсь? И у самого дома вдруг уловила, что вы — где-то рядом. Со мной так бывает.

— Как? — спросил он.

— Если кто-то думает обо мне, я это чувствую. Даже могу иногда угадать, что он подумал. Это как-то само собой, не объяснишь. Я даже знала, что́ будет сегодня: что вы найдете меня. Иногда я знаю и это — то, что будет со мной.

— А с нами? — спросил он. — Что будет с нами, вы знаете?

Она вслушалась в эти слова и пытливо прищурилась: в самом деле всмотрелась в ту даль, где им быть; и, увидев там нечто, доступное ей, удивленно сказала:

— С нами? Все будет. Все!

Конечно, он знал: это только игра. И все же сразу в это поверил, в то, что у них будет все…

С дачи она вернулась уже через день и сразу, с вокзала, позвонила ему.

— А я удрала к тебе. Ну и будет мне от отца!

С того дня они больше не расставались. И было все, почти все: дожди, от которых они укрывались в полумраке подъездов, и шепот, и долгие провожания, и бледная темнота кинозалов, где им не верилось в то, что на свете, хотя бы однажды, хотя бы на киноэкране, случалась такая любовь, как у них.

Да, было все, почти все. А остальное в их жизни — бег дней, повседневность, работа, друзья и подружки, понедельники и субботы, — это все отступило куда-то, поблекло, слилось и осталось лишь тем полотном, на котором они рисовали себе бесконечные, яркие, живые узоры той жизни, что для них вся еще впереди.

Так минуло лето, пришла и осень.

Однажды, в субботний вечер, он ждал ее около клиники. Было дождливо, в мокром асфальте все ярче блестели уличные огни.

Наконец она появилась: в плаще, с сумкой, заметно уставшая после дежурства, и все же легкая, быстрая, вся какая-то очень счастливая.

Он сказал ей об этом, и она засмеялась:

— Для полного счастья мне бы где-нибудь в теплом углу чашку крепкого кофе.

— Так мало? Идем!

Увы, но в дождливый, холодный вечер, к тому же в субботу, попасть в теплый угол, в кафе, оказалось не так-то легко, всюду было уже переполнено.

— А знаешь, — сказал он, — идем-ка ко мне.

— К тебе домой?

— Ведь ты у меня еще не была.

— Но я в таком виде, с дежурства. Что подумают обо мне твои родители?