Лев Ющенко - Дом над рекой

— Что ты ответила?

— Ну какой ты любопытный. Что надо, то и ответила. А пока я еще не твоя жена, а папина дочь и должна его слушаться. Надо, мой милый, надо, — тихо засмеялась она, — пока я не дома, отец не уснет.

Они оделись и поехали к ней. Было поздно, лил дождь.

В переулке, где жила Тоня, фонари уже не горели. Не было света и в окнах ее квартиры.

— Ах, да, — вспомнила Тоня, — отец говорил, что утром уедет на дачу — там нужно сделать какой-то ремонт. Поэтому рано лег спать.

Она достала из сумки ключи.

— Ну, и я пойду, Дима. Так устала, весь день на ногах. Зато завтра я буду спать до обеда. Приходи ко мне часа в три. Сходим куда-нибудь, потанцуем — да?

— Да, — сказал он, прощаясь…

На рассвете, сквозь сон, он услышал, как звякнул в прихожей короткий звонок: шофер пришел за отцом. Послышались тихие голоса, негромко щелкнул замок, и все стихло, — отец уехал в командировку. А он опять крепко уснул, в воскресенье он мог отоспаться, да и Тоня ждала его только днем.

И он еще спал, было раннее утро, когда вдруг она позвонила сама:

— Проснись, это я! Ты знаешь, отец еще с вечера уехал на дачу, а мы-то решили, что он уже спит. Я как вошла вчера в дом, зажгла свет и увидела на столе его записку, то сразу подумала…

— О чем? — спросил он.

— Так тебе все и скажи, — засмеялась она. — Послушай, а тебе не хочется съездить на дачу? Отец там затеял ремонт и просит ему кое-что привезти, — ну, краску, гвозди. Он все взять не смог. Хочешь, поедем вместе? А к обеду вернемся. Погода хорошая, я уже собралась. Ну, согласен?

— Уже одеваюсь!

Он быстро побрился, позавтракал, сказал матери, что вернется с Тоней к обеду, и поехал на Ярославский вокзал.

Тоня ждала его у билетных касс. Она была в брюках и куртке, с увесистым рюкзаком. Баженов взял рюкзак, и они торопясь пошли на перрон, — поезд уже отходил.

Ехали долго, более часа. Мелькали дачи, платформы, сады, на откосах дороги желтели березы. День был солнечный и сухой, однако холодный.

Сойдя на дачной платформе, уже по-осеннему безлюдной и тихой, они миновали деревянный вокзальчик, стоявший под старыми липами, и вышли в поле, на пыльный проселок.

Пустынное поле, желтое от стерни, просторно лежало под синим, высоким небом. Было тихо, светло и покойно.

За полем темнела сосновая рощица — дачный поселок. Туда и вела проселочная дорога.

В поселке, под соснами, было тенисто, пахло осенью, сырыми опавшими листьями, дымом костров. В садах дозревали яблоки.

Свернув в проулок, заросший травой, они подошли к деревянной калитке. За ветхим забором стоял домишко с верандой. За домом, в саду, за кустами смородины, виднелся какой-то сарайчик. Оттуда слышался звон пилы.

— Папа! — окликнула Тоня.

Звон затих, из-за сарая появился ее отец, с пилой в руках, в ватнике, в старой шляпе, натянутой на уши.

— А-а, наконец-то, — проворчал он, довольный. — Привет, молодежь. Гвозди привезли?

— Все тебе привезли, получай.

— Тогда я к вечеру и закончу.

Баженов скинул на землю тяжелый рюкзак:

— Илья Николаевич, вам помочь?

— Погоди, может, чаю хотите с дороги? Чайник там на плите.

— Чай потом. — Баженов взял пилу и попробовал пальцем: — Вроде бы острая.

— Смотри, понимает, — усмехнулся отец. — Ну, тогда за дело, молодой хозяин.

— Уже хозяин? — Тоня засмеялась. — Ладно, хозяева, вы пока поработайте, а я что-нибудь приготовлю к чаю и вас позову.

Тоня ушла в дом, а они стали пилить, подгонять и сколачивать доски — делать новую дверь для сарая. Навесив дверь, они взялись за крышу, которая протекала. И так трудились, прилежно и дружно, пока Тоня не вышла из дома и не крикнула им:

— Хозяева, кушать подано!

Не кончив дела, оставив на крыше сарая весь инструмент, они слезли на землю, умылись водой из колодца и направились к дому.

Вблизи этот домик выглядел бедновато, с ветхим крыльцом, с облупившейся краской. Только одно украшало его: клумба под окнами с очень яркими алыми астрами, пылавшими в темной траве.

В доме, в просторной комнате с печью, похожей на деревенскую избу, было тепло. На плите кипел чайник, на столе в чугунке вкусно дымилась отварная картошка, стояли тарелки с помидорами, колбасой, огурцами и прочей закуской, дачной и привозной.

Сели за стол. Илья Николаевич налил всем по рюмке водки, настоянной на пахучем смородиновом листе, и, уже закусывая, между прочим спросил, надолго ли они приехали.

— Нет, скоро уедем, — ответила Тоня. — Нас ждут к обеду.

— Кто же вас ждет?

— Моя мама, — ответил Баженов.

— А-а, у вас уже все по-семейному. А я-то не знал.

— Папа, ну что ты обиделся? Я сама только вчера познакомилась с ними. У Димы симпатичная мама. Да и отец еще молодой. Моложе тебя. И знаешь, он тоже был на войне, как и ты.

— Пора и нам познакомиться. Да и свадьбу вашу надо обговорить. Вы как хотите: по-скромному или пир на весь мир?

Тоня заулыбалась:

— Папа, но Дима еще моей руки у тебя не просил.

— Пусть просит, отказа не будет. Такому молодцу не жаль тебя отдавать. У тебя, кстати, какая будет фамилия?

— Как у мужа, конечно, — Баженова.

— Что? Баженова? — Ее отец, кажется, удивился.

— А что тут такого? — не поняла Тоня. — Была Ивкина, стану Баженовой. По-моему, даже звучит: Антонина Баженова. Тебе разве не нравится?

Отец усмехнулся:

— Нет, почему же… Знакомая фамилия. — Помолчав, он встал из-за стола: — Ну, я пойду поработаю. А вы собирайтесь и поезжайте, вас уже ждут.

— Папа, а чай? — сказала Тоня.

— Что-то не хочется. — Он надел шляпу и ватник и вышел из комнаты.

Оставшись одни, они долго сидели и пили чай. Время у них еще было, и Тоня спросила:

— Хочешь, я покажу тебе свою комнату?

Из холодных сеней наверх вела узкая и скрипучая лестница. От нее пахло высохшим деревом. А комнатка под крышей, со скошенным потолком и полукруглым оконцем, казалась заброшенной. Обои потрескались, зеркало на стене запылилось, диван был покрыт пожелтевшими газетами. Из вазы, стоявшей на столике, торчали засохшие васильки.

Тоня огляделась и провела пальцем по запыленной столешнице.

— Надо бы прибрать и проветрить, — сказала она. — Ты не удивляйся, с тех пор как не стало мамы, я тут почти не бываю: одной мне одиноко.

Она откинула занавеску и распахнула окно. Повеяло хвоей и холодом. В окно были видны сосны, за ними лежало поле, желтое от стерни, и тянулся знакомый пыльный проселок. Еще подальше, за полем, виднелись вокзальчик и столбы железной дороги, уходящие вдаль.

А под самым окном росла ель и пламенели на клумбе большие и яркие алые астры.

— Любимые мамины цветы, — с грустью сказала Тоня. — Ее нет, но астры цветут.

За окном догорал закат, день угасал. Постояв у окна, они сошли вниз по скрипучей, расшатанной лестнице. Тоня стала укладывать рюкзак, а Баженов оделся и, закурив сигарету, вышел из дома.