Камал Абуков - Балъюртовские летописцы

Он трет карандаш в ладонях, улыбается:

— Мы так думаем.

— Зачем же тогда вы распоряжаетесь сотрудниками без моего ведома?

— Не я распоряжаюсь — райком.

— Райком в данном случае имеет имя и фамилию, — говорю я тогда. — Распоряжаетесь все-таки вы.

— Я не заставляю людей мыть полы у меня в доме или носить воду на мой огород, — усмехается Салавдин Алханович. — Они выполняют партийное поручение.

— Я не против этого, — говорю ему как можно спокойнее, — но предупреждайте меня заранее. Скажите мне, так, мол, и так, нужны люди для такого-то дела, и я пришлю вам людей. Я пошлю именно того, кто больше других подходит для вашего дела, а его нагрузку передам другому. А то получается, что я даю одно задание, вы — другое. Это дезориентирует, разлагает, если хотите, то в какой-то степени вы даже противопоставляете меня этим людям. Я требую порядка, а они козыряют райкомом.

Салавдин Алханович выслушал меня внимательно, подумал и сказал, улыбнувшись отеческой улыбкой:

— Оказывается, ты любишь усложнять простые вещи… Так мы можем и не поладить…

Прямую угрозу, выходит, высказал в мой адрес Салавдин Алханович! А что мне делать?..

Вообще же до чего все люди разные, просто удивительно! Один наш директор типографии Игитов чего стоит! На дворе еще тепло, а он ходит в черном полушубке, правда, без шапки — лицо у него тонкое, нервное, серые глаза навыкате, пепельно-седые волосы всегда гладко зачесаны. Он обращается ко мне только официально, по фамилии, всегда чего-то от меня требует, отстаивает интересы работников типографии. Вчера зашел ко мне в кабинет с кипой счетов.

— Товарищ Алимов, я вас спрашиваю, как руководителя, что будем делать с этими счетами? — и помахал всей кипой бумаг перед моим носом.

— Присаживайтесь.

Он пододвинул к себе ногою стул, уселся — широкие полы его полушубка так топорщились в стороны, что казалось, он присел на секунду в лихой пляске и сейчас разогнется и продолжит лезгинку.

Я просмотрел счета. Все они были за переработку, за сверхурочные: газета регулярно подписывается в свет с опозданием, нарушение графика стало хроническим. И вот редакция должна платить верстальщику, правщику и т. д.

— Во вчерашней задержке был виноват печатник, он долго налаживал машину, — начал было я, но Игитов не дал мне закончить.

— Товарищ Алимов, зачем нам эти хабары? Рабочий, класс кушать хочет. Верно?

— Да, конечно…

— Вай, молодец, товарищ Алимов, сразу понял. Дай-ка, кардаш, деньги, пусть кушают на здоровье!

— Но вы сильно завысили расценки. — Я снова попробовал перейти в наступление.

— Товарищ Алимов, какой завысил, какой завысил? Совсем мало, чуть-чуть. Вах, даже неудобно, когда два крупных руководителя спорят из-за копеек!..

Игитов относит себя к категории крупных руководителей, и с этим ничего не поделаешь, это, так сказать, данность. Больше всего на свете он боится „перенапряжения нервов“ и сейчас, видя, как я подписываю счета, говорит, весь смягчившись и расслабившись:

— Вот так, вот молодец товарищ Алимов, зачем нам лишний напряжение нервов, нервы, как ток, могут перегореть и все — свет потух. А зачем нам, чтобы свет потух?

И тут же без видимого перехода или хоть какой-нибудь отдаленной связи добавил:

— Вчера моя Саният такой хинкал сделала! Мясо было очень сильно свежее, ягненка привезли мне. Все время о тебе думал, сильно жалел, что ты не покушал!

— Спасибо, — сказал я улыбнувшись, — как-нибудь в другой раз.

По правде говоря, мне уже давно хочется поближе узнать Игитова — очень уж он, что называется, колоритная личность. За то время, что я здесь, уже столько о нем наслышан, что меня распирает любопытство. По рассказам сослуживцев, Игитов — человек богатой биографии. Он прошел всю войну, награжден двумя боевыми орденами и семью медалями — это, так сказать, факт, подтвержденный документально. До войны Игитов работал в типографии наборщиком, вернувшись с фронта, он занял свое прежнее место, но вот однажды ночью типография сгорела, бывшего ее директора освободили от занимаемой должности, а новым директором назначили Игитова Ханпашу Султановича, как было сказано в решении бюро райкома партии „в целях укрепления руководства“. Ханпаша до сих пор неустанно гордится этой формулировкой: „Меня назначили директором в целях укрепления руководства — это тебе не халам-балам!“ — любит говорить он, подняв указательный палец, при любом мало-мальски удобном случае, и это его высказывание все — от секретарей райкома партии и до сторожа типографии — давно уже знают наизусть. Когда трезвый, он больше молчит, в крайнем случае борется с редакцией „за нрава работников типографии“, а стоит ему чуть выпить, тут уж он немедленно ищет собеседника и говорит без умолку. Особенно любит рассказывать о своих военных подвигах. В рассказах его часто фигурирует почему-то город Конотоп. Так и начинает обычно:

— Дело было в Конотопе. Как сейчас помню: был я начальником гарнизона (в своих рассказах Игитов особенно часто бывал начальником гарнизона). Прохожу как-то вечером по городу, смотрю, в темном углу громкий разговор… Я их быстро разоружил и сам пошел с ней в кино. — Кого он разоружил, Игитов не объясняет, сразу же переходит к описанию прекрасной незнакомки. Она такая пухленькая, такая беленькая — прямо мармелад в шоколаде!

— Шоколад разве белый? — вмешивается какой-нибудь умник вроде Галича.

— А, слушай, какая разница, — огорченно скажет Игитов, — опять ты меня перебил на самом важном месте, теперь я все забыл. Белый шоколад тоже бывает, если хочешь знать! — и обиженно отвернется или отойдет в сторону от неблагодарного слушателя.

Над Игитовым втихомолку посмеиваются. То отсылают его в военкомат за „получением нового звания“, то зачитывают благодарственную телефонограмму из столицы республики. Особенно усердствует в этом деле Галич. На днях зашел с двумя молодцами в кабинет Игитова, когда тот ходил куда-то по делам или сидел у меня, „боролся за права рабочего класса“, и перевернул его сейф. Игитов вернулся к себе в кабинет, хотел что-то достать из сейфа, смотрит, а ручка у самого пола. Тогда срочно он собрал по тревоге всех работников типографии у себя в кабинете и, указывая на сейф, произнес: „Смотрите все — видите, враг не дремлет!“ Игитов считает свою работу чрезвычайно ответственной и больше всего на свете боится диверсии. „Вдруг начнут деньги печатать?! — часто говорит он шепотом. — Был такой случай в Конотопе в войну“. Еще он боится пожара, хотя именно благодаря пожару он и сделал свою карьеру. Человек с папиросой в руках — кровный враг Игитова. Стены типографии обклеены многочисленными лозунгами его собственного сочинения: „Если ты мужчина — не кури!“, „Курение не только яд, но и огонь“, „Из окурка возгорится пламя“ и т. д. Как только Игитов придумает новый лозунг, он тут же отправляется к нашей корректорше Заире и просит ее „исправить ошибки, чтобы все было по-русски“. Заира исправляет, и тогда Игитов на большом листе белой бумаги пишет свой плакат черной типографской краской — другой он не признает.