Камал Абуков - Я виноват, Марьям

— Ну, отдала? — почему-то на цыпочках подошел ко мне Юсуп. — Покажи!

— Да что тут показывать, потом, потом, ну, пока! — И я, забыв о Юсупе, быстро зашагал домой.

Платок я показал Юсупу только на другой день, после школы. Небольшой белый платок, вышитый затейливым узором.

— А ты что подаришь Марьям? Скоро же 8 Марта. Обязательно ты ей должен подарить что-нибудь на память. Хочешь, я тебе свои деньги отдам, которые начал собирать на ружье?

Не дожидаясь моего ответа, он протянул мне старательно сложенные две трешки и шесть рублей рублями.

— Конечно, мало, — вздохнул Юсуп, — но когда я насобираю еще, еще чего-нибудь купим, да?

— Так я у тебя не возьму деньги, вот, если дашь взаймы, другое дело. Летом заработаю, отдам.

Мне очень хотелось купить подарок для Марьям за свои деньги.

— Хорошо, — сказал друг, — я даю тебе их в долг.

Теперь предстояло самое главное — купить подарок. Продавец у нас в сельпо был очень хитрый, мы одновременно подумали об этом.

— Хитрый, — сказал Юсуп.

— Да, сразу догадается, — вздохнул я.

И все-таки, поборов застенчивость и стыд, мы зашли с Юсупом в магазин и стали по своим деньгам присматривать подарок. Глаза наши разбегались, но денег у нас было до обидного мало: к двенадцати рублям Юсупа я сумел прибавить лишь полтинник.

Страх наш насчет продавца оказался напрасным. Был канун 8 Марта, и не одни мы пришли в магазин за подарками. Но мы так долго стояли, перебирая покупки глазами, что надоели продавцу.

— Нечего стоять без толку, или покупайте, или идите домой!

И мы решились: купили самый красивый, белый, с камешками, гребешок для волос, заплатив за него все наши деньги.

Наступил день вручения аттестатов зрелости, было это 25 июня. До рассвета сидели мы за праздничным столом в школе, сидели скованные, говорили вполголоса. Директор и учителя зорко следили за каждым нашим движением. Мы пили лимонад, на более крепкие напитки был наложен запрет.

Мне очень хотелось пригласить на этот вечер Марьям. Я закрывал глаза и представлял, как сижу с ней рядом среди одноклассников и учителей, пьянея от одного только перезвона стаканов. Я видел, как вывожу ее на середину круга и танцую с ней первый танец. Мне хотелось, чтоб все видели, все восхищались Марьям и говорили: «Посмотрите, какая замечательная девушка любит Джемала!»

К сожалению, обо всем этом можно было только мечтать. Воображаю, какой переполох поднялся бы в школе, если бы я привел на выпускной вечер Марьям. «Как же это так, — задохнулись бы от возмущения учителя, — мы ничего не знали, а под нашим носом эти тихони крутили любовь! И кто же допустил подобную подлость: первый ученик, активист, гордость коллектива!»

«Взгреть того, кто допустил подобное безобразие, усилить учебно-воспитательную работу в школе» и т. д. и т. п.

Грустно и смешно, но все было бы именно так, я хорошо знал нашу школу.

Там, где нет доверия, всегда рождается хитрость. Наши ребята нашли выход из «лимонадного положения»: открыли в соседнем классе подпольную «винницу». Я сперва не понимал, зачем ребята один за другим выходят в коридор и возвращаются разрумяненные, оживленные.

Но вот поднялся Юсуп и моргнул мне. Я вышел следом за ним и все сразу понял. Наверное, на каждом выпускном вечере, в каждой школе бывает такой темный, запертый изнутри на ножку стула «тайный» класс, где мальчишки, которые в этот вечер начинают считать себя взрослыми, пьют вино. Я тоже выпил полбугылки сладкого портвейна. Первый раз в жизни.

Когда мы вернулись к столу, учителя клевали носами, директор, подперев свою лысую голову ладонями, время от времени всхрапывал.

Голубой предутренний свет вливался в раскрытые настежь окна, где-то на дальней окраине аула прокричал петух.

— Пора расходиться, — проснувшись, сказал директор и, показывая пример, первым вышел из-за стола.

Распрощавшись с учителями, мы пошли встречать рассвет. Разувшись, шли по селу, и роса, чистая и прохладная, приятно освежала ноги, стертые новыми туфлями.

Шумной гурьбой вышли в степь и застыли… Из-за горизонта, поднимая алые полотнища зари, вставало солнце. Оно напоминало багрово-медный щит в руках исполина — солнце первого дня нашей взрослой жизни! Какая торжественная тишина! Росные травы горели алым пламенем и, казалось, дымились под ногами. Только в степи мы почувствовали праздник, необычайность и неповторимость этих минут.

— Давайте поклянемся никогда не забывать друг друга! — предложил кто-то.

— Только каждый про себя, — поморщился Юсуп. Все с ним согласились.

Нас было восемнадцать. Взявшись за руки, мы встали лицом к солнцу. Светило пристально глядело на нас, оно будто замедлило свой ход, проверяя нашу искренность. Никто из нас не отвернулся перед его лицом, никто не опустил голову.

Как верующий шепчет молитву утреннего намаза, зашептал я, что никогда не забуду своих учителей, не забуду одноклассников.

Вдруг перед глазами появилась Марьям в белом платье, голубой косынке, радостная и светлая, как солнечный луч. Она широко и доверчиво улыбнулась.

«Не забуду! Никогда не забуду! Где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, не забуду!» — клялся я ее образу.

Кто-то локтем толкнул меня в бок:

— Мы ж договорились: про себя!

Я говорил, оказывается, вслух. И испугался, что товарищи узнали мою тайну, и не решался поднять глаза. Но никто ничего не заметил. Я облегченно вздохнул.

На другой день после выпускного вечера я проснулся поздно, блаженно потянулся, улыбнулся — я теперь вольная птица! «Лети, набирай высоту!» — говорил наш учитель математики.

Мать зачем-то зашла в комнату, где я лежал, и, продолжая с отцом разговаривать через открытую дверь, сказала:

— Вчера председатель колхоза к Марьям сватов присылал, отказали. И чего дерут нос, не понимаю… Чем бы Марьям за Хасаем не житье было? — Мать вышла из комнаты, но я слышал, как она продолжала: — Богатые, один сын у них, а куда сватов ни шлют — отказ получают.

— А ты б свою дочь отдала в их семью? Если б наша Уманат была побольше? Он хоть и председатель колхоза, а уважения ему среди людей нет, плохой он человек, не приведи аллах на одной дороге встретиться. Ну, дала бы согласие, если б нашу дочь сватали?

— Нет, — задумчиво покачала головой мать, — ни за что. Лучше пускай бы за последнего пастуха вышла замуж. Пускай бы один чурек ела, да чтобы совесть была чистой.

— Ну, вот. Ты своей дочке таких не желаешь, другие ведь тоже не враги своим детям. Да и молода еще Марьям, куда спешить?

Я лежал на кровати, как пригвожденный к постели, вытирая рукавом рубашки холодный пот, выступивший на моем лице.

Я вчера веселился, пел песни, встречал рассвет. А Марьям? Что пережила Марьям? Так вот почему она поджидала меня возле школы и убежала, увидев, что я выхожу не один. Остановившись, смотрела на меня издали, а я ничего, ничего не понял!