Камал Абуков - Я виноват, Марьям

— Почему, я буду всегда приезжать в аул. А ты о чем мечтаешь?

— Я? Я хочу стать врачом, но я всегда буду жить в ауле, я не хочу в город, там нет такой тишины, таких ночей, таких звезд.

— Зачем тебе медицина? Тебе надо ехать в музыкальное училище, потом в консерваторию, тебе надо учиться петь.

— Зачем учиться петь? — удивилась Марьям. — Я умею петь… — и она тихонько запела народную песню о двух влюбленных, затерявшихся в Кумыкской степи. — А ты, значит, как окончишь школу, сразу уедешь из аула? — оборван песню, грустно спросила меня Марьям.

— Пока ты будешь в ауле, Марьям, я никуда из него не уеду, — сказал я, будто очнувшись и испугавшись, что могу ее потерять.

Она нагнулась, стала раздувать погасший костер и снова запела.

…Я и тогда ее не поцеловал…

Много незабываемых встреч было у нас с Марьям. О большинстве из них никто не знал, даже Юсуп. Я скрывал эти встречи ото всех потому, что боялся вспугнуть свое счастье, боялся, что оно улетит, как в лесу улетали от нас певчие птицы, когда мы неосторожно приближались к ним. Улетит, как птица, и не вернется.

Усталый и раздраженный неудачной поездкой, возвращался я в тот вечер на велосипеде из города.

Было жарко, болела голова, механически я крутил педали, ни о чем не думая. Вдруг поднял голову, смотрю — впереди, на дороге, Марьям. В тот же миг голова у меня перестала болеть, сонливость как ветром сдуло, и я бешено завертел педалями.

— Сумасшедший! — счастливо и испуганно вскрикнула Марьям, когда я, изо всех сил нажав на тормоз, остановил велосипед.

— Машина подана! — торжественно раскланялся я перед Марьям. — Прошу садиться!

— Мне нужно загнать домой буйвола, я не могу, — виновато улыбнулась Марьям.

По ее лицу, по тому, как радостно засверкали голубые глаза, я видел, что ей хочется покататься на велосипеде.

— Садись, буйвол сам найдет дорогу домой, — решительно взял я Марьям за руку, — садись!

Она отбросила хворостинку, с опаской и радостью села на раму велосипеда, крепко взявшись обеими руками за руль. Она кусала губы, хмурилась, но улыбка сияла на ее лице.

У жизни, у судьбы, у бога, если бы он был, просил я тогда только одного — чтобы нам не мешали лететь и лететь вперед.

Я прижимаюсь к Марьям, она не отстраняется, ее загорелая шея, завиток ее волос касаются моего лица. Ее тепло, ее чистое дыхание, медовый запах ее волос — больше мне ничего не нужно.

Мы выехали на асфальт. Багровый круг заходящего солнца катился по земле за дальними деревьями. Дорога перед нами была словно застелена красным шелком. Голубая косынка Марьям билась на ветру, я ловил ее кончик губами. Казалось, ничего не осталось в мире — только эта дорога, застеленная алым шелком заката, и мы с Марьям.

Но в эту минуту нас с воем обогнала машина, обдала пылью, гарью бензина.

«Нет, никто не должен быть впереди нас! Мы не должны дышать пылью чужих колес!» — Я бешено закрутил педали.

— Тише, я боюсь, — вскрикнула Марьям. «Она меня жалеет, думает, что я не догоню грузовик, — решил я. — Нет, догоню, обязательно догоню!»

Крик Марьям доносился до меня приглушенным шепотом; я превратился в машину, работающую на пределе. Не помню, сколько длилось это забытье, но мы догнали полуторку. Вот до нее осталось десять шагов, пять, три… вот уже рукой можно дотянуться до борта…

Что случилось дальше, я не понял. Когда очнулся, грузовик был уже далеко, велосипед валялся у обочины дороги, побледневшая Марьям стояла передо мной на коленях. Я виновато улыбнулся ей, встал, отряхнул брюки.

— Гьуя! Что с локтем! — испуганно сказала Марьям.

— Пустяки, — ответил я, взглянув на локоть, разодранный до крови.

— Надо перевязать, — сняла косынку Марьям.

— Нет, нет, что ты! — отскочил я в сторону. Разве мог я испачкать ее косынку?! Если бы даже руку оторвало, и тогда я пятнышка на ней не оставил! — Пустяки! — небрежно повторил я. — На мне, как на собаке, все заживет.

Сорвал лист подорожника, вытер его о рубашку и приложил к локтю.

Уговорил, заставил Марьям снова сесть на велосипед, и мы поехали домой. Лист подорожника скоро упал с моего локтя, и капли крови темными точками падали на асфальт.

Мне было приятно мое мужество.

Как-то столкнувшись со мною посреди школьного двора, Марьям быстро зашептала:

— Сегодня я окончила вышивать платок. Ты все обижался на меня, что я не дарю тебе платок, обижался, да? У меня ниток не было хороших, а ты обижался…

…Есть у нас, у кумыков, давний обычай: девушка дарит своему избраннику вышитый платок. Дарит как знак своей преданности и верности.

Не шли мне в тот день на ум уроки… «Марьям вышила для меня платок. Каждый взмах иголки, каждый стежок был посвящен мне, вышивая, она все время думала об мне. Это уже не пустые разговоры и улыбки, теперь в моих руках будет знак ее любви».

Так думал я и все время повторял про себя и улыбался: «Знак любви, знак любви…» Я все твердил и твердил эти слова на разные лады, и чем больше повторял, тем значительнее они мне казались.

Вечером я побежал к Юсупу. Он сразу заметил мое настроение.

— Ты что все время улыбаешься, может быть, свой стих где-нибудь напечатал? — спросил друг.

— Бери выше! — засмеялся я.

— Может, тебе купили мотоцикл?

— Выше!

— Вах, мотоцикл с коляской?

— Выше!

— Вах, «Москвич»?

— Выше! — смеялся я.

— Не знаю, — отступился побежденный Юсуп. — Постой, постой, может быть, тебя за твои стихи наградили Государственной премией?

— Еще нет, — вздохнул я, не решаясь все же сказать, что тот подарок, который меня ожидает, выше для меня всех премий.

— Ну так что же? Вся моя фантазия кончилась.

— Зачем фантазия… — победоносно ухмыльнулся я. — Марьям мне вышила платок и сегодня подарит, понял?

— Вах, — удивился Юсуп, — разве она уже твоя невеста?

— При чем здесь невеста, — смутился я. — Мы же еще ученики… Просто так — в знак дружбы.

— Темнишь ты. Может, ты тайно ее посватал? Так скажи, когда свадьба, чтобы подарок я смог купить, — обидчиво поджал губы Юсуп.

— Когда окончу институт, — вспылил я, — что ты болтаешь, как аульская кумушка у кёрюка [6] Кёрюк — большая печь, духовка, где летними вечерами аульские женщины пекут хлеб, жарят кукурузу перед тем, как везти на мельницу. !

Я повернулся и пошел к калитке.

— Джема-ал! — бросился за мной Юсуп. — Ты что, шуток не понимаешь. Ты что? — заглядывал мне в глаза друг.

Мы вышли на улицу. Марьям уже стояла возле своего дома.

— Ты иди, я сторожить буду, — толкнул меня в спину Юсуп.

Мы с Марьям встретились на середине улицы, оба покрасневшие, как степные маки.

— Ну, принесла? — не выдержал я.

Она сунула мне в руки тугой комочек, блеснула на меня черными в темноте глазами и, не говоря ни слова, повернулась и побежала к своему дому.