Камал Абуков - Я виноват, Марьям

Моя мама утверждала, что я начал разговаривать раньше Юсупа, а его говорила, что Юсуп стал раньше меня ходить. Дальнейшая наша жизнь показала, что все это верно. Юсуп пошел по земле раньше меня недаром — сейчас он геолог. А я — человек пишущий.

По пыльным аульским улочкам мы скакали с Юсупом верхом на палочках, вместе, словно гранаты, метали в «немцев» кукурузные кочерыжки, вместе мы начали учить азбуку, вместе одолели ее, прочитав вывеску на воротах самого большого дома в нашем ауле. «Кол-хо-з-ми-лли-онер», — прочли мы крупные оранжевые, размытые дождями буквы на темно-розовом фанерном щите, приколоченном к воротам.

Вместе с Юсупом мы пошли учиться в первый класс и вот уже девять лет сидели за одной партой, хотя характеры у нас были совершенно разные.

Он любил стрелять из рогаток в птиц, особенно доставалось воробьям. Я всегда их подбирал и лечил, а когда, дернув ножками, они умирали у меня на ладони, я тайно от Юсупа, боясь его насмешек, хоронил их и, случалось, плакал.

Отец Юсупа был учителем. Они жили лучше нас, колхозников, у них всегда был хлеб, были деньги. Родители баловали Юсупа, он был единственным сыном, три его младшие сестренки в расчет не принимались.

В нашем Доме культуры часто крутили кино. Мы, мальчишки, готовы были на любые, самые рискованные ухищрения, чтобы проникнуть в зал. Когда у нас ничего не выходило, мы сидели под закрытыми окнами и чутко слушали слабо доносившиеся звуки фильма, что сиял в недоступном темном кинозале. Потом кто-то из нас придумал подбирать использованные билеты и подклеивать к ним кусочки контрольных талонов. Перед самым сеансом в суматохе мы проскальзывали по этим тщательно подклеенным билетам в зал.

Но скоро дотошный контролер Магомед, удивленный, откуда мы находим деньги на каждый сеанс, стал рассматривать билеты внимательно на свет и открыл наш секрет.

Дома у нас никогда не бывало денег. В кино я никогда не попадал бы, если бы не Юсуп. Значит, жизнь потеряла бы для меня тогда свою радость.

Юсуп не любил вечерами сидеть в кругу семьи, в обществе сестер и матери. «Мужчина по вечерам должен гулять, а не держаться за материнский подол», — любил он говорить. Он требовал у родителей деньги на каждый новый фильм. Но мужественно пропускал одну картину, чтоб на следующую пойти со мной вместе. Я был очень благодарен за это Юсупу.

В последнее время я охладел к товарищу: мне было не до него. Мысли о Марьям так захватили меня, так заполнили, что я не нуждался ни в чьем обществе. Каждую свободную минуту мне хотелось быть одному. Но когда чувство переполнило до краев мое сердце и ум, чтобы не расплескать его, не пролить перед чужими любопытными глазами, я бросился под верную защиту нашей мальчишечьей дружбы.

Когда я вошел во двор Юсупа, он рубил очень твердую ветку сведены. Я прекрасно помнил эту ветку: мы привезли ее в последнюю нашу поездку в лес, месяц тому назад. Сейчас он никак не мог ее перерубить и злился. Чем сильнее злился, тем слабее были его удары.

— Крепкая, как железо, — сочувственно сказал я, — а горит плохо, брось ее, руби другую.

Юсуп ничего мне не ответил, но по тому, с каким ожесточением ударил он топором, я понял, что теперь-то уже он не отступит, пока не искрошит всю ветку. Пот градом катил с него.

— У тебя топор зазубрился, — сказал я, — таким топором плохо рубить, обожди, я принесу свой, и мы вместе…

Юсуп не успел остановить меня; через десять минут я уже вернулся в его двор со своим топором.

Чурбак был один, и я предложил рубить дрова по очереди. Той ветки сведены уже не было. Я подумал, что Юсуп чересчур быстро с ней справился в мое отсутствие. Мы рубили дрова по очереди, до пота, пока не онемели руки.

Я молчал, потому что все время думал о Марьям, о том, как мне рассказать о ней другу, и стеснялся своей тайны. Молчал и Юсуп.

Горка веток под навесом кончилась, зато у чурбака высилась целая пирамида готовых поленьев.

— Уже хватит рубить, довольно! — несколько раз говорил Юсуп.

— Ты что, устал? — спрашивал я, и Юсуп продолжал махать топором. Уже начало темнеть, когда из совсем отощавшей горки я взял обрубленную с обеих концов ветку сведены. Юсуп покраснел до ушей, а я сделал вид, что не узнаю этой ветки. Я положил ее на чурбак, вздохнул, выдохнул, высоко поднял над головою топор. «Если я нравлюсь Марьям, то разрублю эту ветку с одного удара», — подумал я и, приседая, изо всей силы опустил топор. Топор застрял в чурбаке. Сначала я подумал, что промахнулся, но, оглядевшись, увидел косо срезанный кусок ветки. «Нравлюсь! Нравлюсь!» — гулко забилось мое сердце.

— Острый у тебя топор, — сказал Юсуп, — а ну дай я им попробую.

Я хотел испытать судьбу и с удовольствием отдал топор Юсупу.

— Вах, сколько дров нарубили, — всплеснула руками мать Юсупа, вышедшая на веранду, — руки мойте, халтама на столе!

— Пошли, — отбросил Юсуп топор и зашагал к дому.

Я подобрал топор. «Если нравлюсь Марьям, если нравлюсь, то получится с одного удара!» Размахнулся… Р-раз! И откуда сила взялась? Кусок отлетел, как волос под бритвой. Счастливый и уверенный в себе, я поспешил за Юсупом.

Накормив нас вкусным обедом, мать Юсупа протянула сыну деньги.

— Сходите с Джемалом в кино!

Мы вышли на улицу.

— Юсуп, — начал я и замолчал.

— Что?

— Ничего, я так… просто.

По темной улице мы прошли еще шагов тридцать по направлению к клубу. Я понимал, что если сейчас не начну разговора, то потом, когда мы подойдем к клубу, и подавно ничего не получится.

— Юсуп…

— Забыл как звать?

— Юсуп, ты кого-нибудь любишь?..

— Что? — он даже приостановился.

— Ты любишь?

— Девчонку? Не-ет… А ты? — быстро спросил Юсуп. Голос его дрогнул удивленно и словно недоверчиво.

— Да, — тихо ответил я.

В этот вечер мы не пошли в кино, допоздна бродили с Юсупом за аулом, гуляли по знаменитой в нашей округе тополиной аллее. Тополя стояли зимние, голые. Холодный ветер дул в лицо, но нам было так жарко от нашей теперь общей тайны, что, если бы тополя зашелестели над нами летними листьями, мы бы не удивились.

За друга хлопотать куда легче, чем за самого себя. Юсуп, Юсуп, сколько грязи помесил ты со мной, поджидая, когда будет идти из школы Марьям, сколько собак на тебя лаяло, когда темной ночью мы пробирались к ее дому, я — чтоб перекинуться с ней через изгородь безобидным словечком, а ты — чтоб караулить от чужих глаз наши невинные свидания?!

Помнишь ту зимнюю, звездную ночь, когда вы с Марьям шли со школы домой по узким и темным улочкам? Я, как бы невзначай, встретился с вами на перекрестке.

Сперва мы все трос шли рядом. Мы несли всякий вздор, Марьям молчала. Но скоро Юсуп как будто отчего-то захромал. О заячьи хитрости нашей юности!