Камал Абуков - Еще дымит очаг…

«Вот я и взрослый мужчина, — вытягиваясь на тахте во весь рост, с удовольствием подумал я, — без пяти минут ученый агроном родного колхоза. Агроном колхоза!» Каким недостижимым, каким громадным казалось мне это всего пять лет тому назад, когда я смотрел на мир вот через это покосившееся окошко родного дома…

В окошко светил месяц, зеленоватый, остророгий, такого не увидишь в городском дымном небе.

«Этот председатель будет меня во всем слушаться, — честолюбиво думал я, — мы выведем колхоз в передовые. Я покажу всем, на что я способен!»

Во сне я видел себя на белом коне.

— Это к удаче, сынок, — истолковала мама мой сон, — в скором времени тебя ждет большая удача, на белом коне — это очень хорошо!

— Очень хорошо, — довольно хохотнул я, — пусть сон будет в руку!

— Дай аллах, пусть сбудется, — с надеждой посмотрев в рассветное румяное небо, вздохнула мама. — Когда вернешься?

— К вечеру, — бросил я, направляясь к воротам.

— Так возьми еды!

— Не надо, сейчас поел, а там с трактористами пообедаю.

Но мама догнала меня все же за воротами и сунула в руки кусок хлеба и кусок сыра.

Оседлав гнедого, я выехал в поле. До дальнего удела было километров двадцать. Еще подмораживало последним легким мартовским морозцем, гнедой шел ходко, тонко позванивали, похрустывали под его копытами льдинки мелких луж. Малиновое солнце уже стояло на краю степи в полный рост, оно ещё касалось земли, но уже вот-вот готово было оторваться и следовать в небо, освещать землю, согревать ее горячими лучами.

Огромная степь лежала передо мною безлюдно и торжественно. Куда ни глянь, по всей степи лежали, как закаты, черные клинья недавно перепаханных трав. Я глядел на эти клинья с гордостью — без меня тут не обошлось. Я почувствовал себя очень могучим, очень необходимым, главным для этой степи человеком. Вот она, моя дипломная работа, лежит передо мной, уже воплощенная в жизнь.

— Эге-гей! Еще не то будет, — поднимая гнедого на дыбы, заорал я изо всей силы от переполнившей мою душу отваги. Эх, как ловко поднялся гнедой, почти свечку сделали мы с ним! Я хлестнул коня, пуская его в полет. Гнедой действительно был резв, как огонь. Я скакал к дальнему уделу так, словно вез какую-то ошеломляющую весть. Душа моя ликовала от быстрой езды, оттого, что так хорошо жить на свете, что я тоже что-то значу в этом мире!

А вот и трактора уже чернеют, быстро я доскакал.

Дальний удел пахали двумя тракторами. Это был единственный, еще не запаханный, самый большой участок клевера.

На этом участке, как, впрочем, и на других, освобожденных из-под трав, была спущена из района директива сеять горох.

Удел был большой, трактористы пахали его вторые сутки. Я оставил гнедого у дороги и, проваливаясь в борозды, зашагал по пашне к ближайшему трактору. Тракторист затормозил, остановился, увидев меня. Когда я подошел ближе, узнал в нем моего одноклассника Акая.

— Ну, как идет? — спросил я.

— Нормально, — отвечал Акай, — закурить есть? А то у меня кончилось, а к Хакиму, — кивнул он на дальний трактор, — далеко бежать.

Я угостил Акая сигаретой и сам закурил.

— Сколько пользы принесет теперь эта земля, а! — восторженно обвел я рукой вокруг. — А то ведь пропадала почти что даром!

— Ни черта она не принесет, — сплюнул Акай, — только скот передохнет, да и все.

— Стыдись, — вспылил я, — ты, как старик, болтаешь.

— Старики не болтают, — независимо поправил меня Акай, — старики сначала думают, а потом говорят, к не наоборот, как некоторые…

— Эх, ты, а еще десятилетку кончил, — упрекнул я, криво улыбнувшись, — простых вещей не понимаешь. А что же ты пашешь, если считаешь, что это неправильно?

— Послали, вот и пашу, не я, так другой. Этим дело не остановишь…

— Ладно, рули, — кинул я, — пойду промерю, что ты тут напахал.

Акай ничего не ответил, запустил мотор. Я постоял, подождал, пока его трактор отъедет подальше, чтобы не грохотало так в уши, и стал замерять, глубоко ли он пашет. Пахал он добросовестно.

«Вот тоже ровесник мой, а какая темнота, не может понять выгоды нового, — думал я, — хотя чему удивляться, новое всегда нелегко пробивает себе дорогу».

Проросшие корнями пласты земли блестели на срезах, как полированные, борозды шли прямые, четкие. Хорошо пахал этот Акай, трактор его был уже далеко, лемеха его плуга ослепительно вспыхивали на солнце.

Напарник Акая пахал, казалось, у самого горизонта.

«По бороздам да по огрехам туда и за целый день не дотопаешь, — подумал я. — Кто такой этот Хаким, что там пашет, что-то я такого тракториста не знаю у нас в колхозе? Хоть и вкруговую, но придется на гнедом доскакать, а пешком напрямик ноги поломаешь».

Гнедой отдышался, отдохнул после скачки и бежал снова с удовольствием. В последнее время, когда в колхозе появилась легковая машина, ему все меньше приходится работать, иногда днями стоит бедняга в конюшне рядом со старыми водовозными клячами. Так что сейчас гнедой наверстывал упущенное.

Дорога огибала удел узкой отчетливой лентой. Солнышко отогрело землю от утренних льдинок и инея, дорога почернела, верхний, схваченный за ночь морозцем слой оттаял, и из-под копыт гнедого летели жирные комья грязи. Я расстегнул фуфайку, солнце пригревало сильно.

«Скоро, скоро зазеленеет степь, — вдохновенно думал я, легко, умело привскакивая в седле, — жаль, что надо возвращаться в город, в институт, когда получу диплом, уже будет уборка. Ничего, и уборка не последнее дело. А потом с осени и до осени на круглый год я возьму эти нивы в свои руки».

За штурвалом второго трактора оказался маленький, рыжий, похожий на лисенка бывший мой пионер. Так вот почему я не угадал, кто же этот тракторист по имени Хаким. Кажется, еще вчера я учился в девятом классе, а этот Хаким — в третьем «б». Я был его пионервожатым. Ну и летит время!

— Хаким! — улыбнулся я ему, подходя к его трактору. — Хаким, когда же ты успел вырасти?

Его маленькое, испачканное соляркой, блестящее от работы лицо просияло.

— Ты меня помнишь, Рашид!

— А как же мне тебя не помнить, — добродушно поддержал я его, — ты ведь самый лучший мой пионер был.

Хаким смутился от этой моей похвалы, отвернулся, и, видно, чтобы показать себя взрослым, вытянул из кармана промасленной стеганки пачку «Памира» и широким жестом протянул мне.

— Закурим, почти целую ночь мы с Акаем пахали, до двух часов ночи.

— Устал? — взглянув в его красные, воспаленные глаза, спросил я.

— Нет, что ты! Я хоть три ночи подряд могу пахать.

— Молодец, моя школа! Так и надо, так и держи! А ну-ка, промерю, как ты, самоучка, пашешь!

— Я не самоучка, — гордо сказал маленький Хаким, — я школу механизации кончил, тракторист широкого профиля.