Камал Абуков - Еще дымит очаг…

— Ух, ты! — деланно восхитился я, — молодец!

Замерил глубину борозды. Хаким пахал так же добросовестно, как и его напарник.

— Отлично пашешь! — подбодрил я его. — Пять с плюсом тебе!

Он совсем расплылся от этой моей похвалы. Я для него был авторитет весьма солидный.

— Давай поменяемся конями, — предложил я. — Ты уступи мне на часок своего стального, а сам бери моего гнедого. Отдохни от грохота, а?!

— А ты раньше пахал?

— Спрашиваешь. Я же институт кончаю, ты что, не знаешь?

— Конечно, конечно, — застеснялся Хаким, — пожалуйста, я отдохну.

Вообще-то мне случалось ездить раньше на тракторе и в институте на нашем пригородном опытном поле, и еще раньше — дома, но твердой практики у меня не было.

Я подождал, пока Хаким отойдет подальше, и запустил мотор. Меня оглушил грохот, кабина вся тряслась. И как они работают здесь сутками, как выдерживают этот постоянный гам и треск?

Трактор мой шел почему-то рывками, плуг вместо того, чтобы врезаться в землю, скакал козлом. В общем, маленькому Хакиму пришлось после меня все перепахивать. Но он не усмехнулся, не показал мне виду, что я все испортил. А у меня не хватило мужества признать открыто, громко, что я никудышный пахарь.

— Что-то барахлит твоя машинка! — небрежно бросил я Хакиму. — Ну, давай, шуруй, вкалывай, а мне надо в правление, дела.

— Пока, — дружелюбно сказал маленький Хаким, мой пионер бывший, — трактор у меня старый, — добавил он смущенно.

— Ничего, ничего, это дело поправимое, — похлопал я его по плечу, — обожди, я вернусь, будет тебе новый трактор!

Я вскочил на гнедого и уехал с дальнего удела раньше, чем думал.

Первые метров семьсот, пока я оглядывался и видел, что Хаким перепахивает мой заход, на душе было неловко, что так опозорился, а потом, глядя в яркое небо, жмурясь от солнца, вдыхая нежные запахи оттаявшей зелени, я перестал думать об этом. Мысли мои снова устремились к моему будущему. Оно ведь было уже не за горами.

Почувствовав, что проголодался, я пустил гнедого шагом, достал хлеб и сыр, мысленно поблагодарил маму за то, что она не отпустила меня без еды, и с удовольствием принялся за трапезу.

Мама говорит, что уже нашла мне невесту. Вспомнил я и усмехнулся: мама хочет, чтобы я быстрее женился.

— Тахта наша, — говорит, — совсем опустела, скорей женись, хочу своих внуков нянчить, колени мои совсем холодеют без внуков!

Жениться… на ком? Не на этой же засватанной девчонке, она только школу оканчивает. Единственная была — Ася. Прохлопал, идиот! Возомнил о себе! За что и наказан по заслугам. Этот ее муж, ходят слухи, не сегодня-завтра станет проректором университета, еще тридцати нет, а такой видный ученый, говорят, ему в МГУ, где он учился, дипломную работу зачли кандидатской, — такое бывает редко. И красивый, симпатичный во всяком случае. Эх, болван я, болван!

И вот по приезде из дому, систематизировав свои записи и другие материалы, привезенные из родного колхоза, я пошел к своему руководителю, доценту.

Он принял меня холодно, даже головы не поднял, мельком взглянул исподлобья и ткнул пальцем на кресло подле стола.

Я сел, обиженно поджав губы.

Портрета академика Вильямса за его спиной больше не было, на стене зиял серый пыльный квадрат.

Он еще минут пятнадцать что-то записывал в толстую тетрадь мелким, бисерным почерком, наконец, удостоил меня вниманием.

— Что вы хотели?

— Я, как же, я вот дипломную, в колхоз ездил, материал собрал, хотел…

— А-а! Это вы, — казалось, вспомнил он, и на лице его выступило некое подобие улыбки. — Собрали материал?

— Собрал. Вот, — и я положил перед ним на стол пухлую папку.

— Возьмите ее, возьмите, — поспешил он отодвинуть мою папку.

— А разве вы не посмотрите?

— А чего смотреть, я вам доверяю, — уверенно проговорил он.

Доцент вышел из-за стола и дружески обнял меня за плечи.

— Ах, это вы, это вы тот, что тогда приходили с газетой? Я очень рад. Вашей дипломной займусь как-нибудь особо.

Материал у меня был хороший, дипломную работу я накатал за четыре дня.

Эпиграфом к своей работе я взял строки из того раздела доклада, где говорилось о травополье.

«Из своей теории Вильямс сделал много ошибочных выводов, которые нанесли большой вред сельскохозяйственной практике. Я не имею в виду подробно анализировать рекомендации, которые давал В. Р. Вильямс, и рецензировать его труды. Думаю, это сделают ученые…»

«Вот именно! — восклицал я сразу же после этого эпиграфа. — Снятой долг ученых — сделать это! Я не ученый, всего лишь студент, будущий агроном, но все-таки я беру на себя смелость в этой маленькой работе на примере моего родного колхоза доказать всю несостоятельность, косность учения о травополье».

И далее на семидесяти рукописных страницах я доказывал безапелляционно, сурово, красноречиво.

Дипломную работу я защитил с отличием, она была признана лучшей студенческой работой по полеводству за последние годы.

Доцент выступил на моей защите и держал речь на сорок пять минут, в основном о своей докторской диссертации, попутно о моей работе.

Мало того, доцент выступил со статьей в областной газете, в основном о своей докторской диссертации, попутно о моей дипломной работе.

В редакции в то время оздоровляли сельхозотдел. Редактор, читая статью доцента, случайно заинтересовался моей персоной, позвонил ему. Доцент обрисовал меня в самых лучших красках.

И вот вдруг в институтском коридоре меня встречает маленький Магомед, мой односельчанин, тот, с которым мы когда-то лозунги писали на стенах саклей в честь выборов. Он учился курсом ниже меня, на винодельческом отделении, был кем-то в комитете комсомола.

Встречает он меня в коридоре и говорит:

— К нам сейчас в комитет комсомола из редакции звонили, просили тебя разыскать и говорят, чтобы ты обязательно пришел к редактору.

Магомед назвал фамилию редактора газеты.

— Ты, наверно, перепутал, — сказал я.

В нашу областную комсомольскую газету я пописывал частенько, был знаком и с ее редактором, а о партийной газете я и не мечтал.

— Нет, — говорит Магомед, — ничего я не перепутал.

Я пожал плечами. Делать было нечего. Поехал в редакцию. Робко осведомился у белокурой маленькой секретарши, у себя ли редактор.

Она кивнула головой и продолжала заклеивать конверты, огромной кучей лежавшие на столе.

Я постучался в мягкую, обитую коричневым дерматином дверь. Вошел. Представился, смущенно краснея.

— Да, да, я вас приглашал, — сказал редактор, — вы писали когда-нибудь в газету?

— В вашу нет, — отвечал я.

— А вообще в другие?

— В национальную нашу писал, в комсомольскую писал.

— У-гу, — промычал редактор одобрительно. — Принесите что-нибудь опубликованное.