Мигулай Ильбек - Черный хлеб

Пошли, невольно стараясь держаться поближе друг к другу. Зловеще зашуршал камыш, противно захлюпала тинистая жижа. Перепрыгнули через канаву. Вот и куст. Осмотрели все, но ничего не нашли.

Элендей начал внимательно разглядывать платок.

— Потерял кто-то, — предположил он.

— Сват! — отчаянно вскрикнул подошедший Тухтар. — Ведь шелковый, розовый!..

— Ночью они все на один цвет.

Тухтар трясущимися руками взял платок и рывком прижал его к сердцу.

— Иль ты не узнал, чей он?

— Да что ты? Не может быть!

Словно под порывом внезапно налетевшего вихря, громко зашумели кусты, послышался сильный всплеск. Это нырнул Миша.

Каньдюк, Алиме и Шеркей задержались у ворот, раздумывая, где искать Сэлиме.

Темнело. Но детвора никак не могла угомониться. Отовсюду раздавались визг, крики бегающих наперегонки, пробующих свои силы мальчуганов. Два чумазых, кривоногих карапуза возились в навозной куче. Отыскав норку жука, заливали ее из ведра водой. Когда жук выползал, на всю улицу разносился торжествующий крик.

Каньдюк брезгливо посматривал на копошившуюся ребятню. Никудышный народец растет. Ноги — ухватами, головы — чугунами. Кожа как пленочка. Под ней тоненькие, ломкие, как высохшие ивовые ветки, ребрышки. Одно слово — задохлики. Больше половины и до юности не дотянут. От выживших тоже толку ждать нечего. Какие из них работники! Вдвоем одно ведро с водой таскать будут. Скоро хорошего батрака нигде не сыщешь. Вот люди: наплодят ораву заморышей. Имели бы по паре детей, крепких, сильных. Сыплют бабы ребятишек, как горох из мешка. И не подумают даже, что кормить их нечем будет. Глупый народ!..

Шеркей спросил у ребят, не видел ли кто-нибудь, куда побежала Сэлиме. Они наперебой начали объяснять. Один говорил, что она побежала в гору, другой уверял, что под гору, третий плел еще что-то.

— Да брось ты с ними язык трепать, — поморщился Каньдюк. — Идем.

— Куда, куда? Домой если наведаться… Может, там она?

— Все может быть… До какого позора дожили! Сноха сбежала! Посмешищем сделала. Ты проучи ее. Нельзя так оставлять. Выбей дурь из головы. И приведи. У нас с тобой договор был. Я все выполнил. Теперь за тобой дело. Да.

— Все, все сделаю. Шелковой, шелковой станет. К Элендею тоже бы не мешало заглянуть. Может, туда припустилась. Вы приходите ко мне попозже. К тому времени все улажу. А если нет, то вместе обмозгуем это дело. Один ум хорошо, а два — лучше.

— Можно и так.

Они расстались, не попрощавшись.

Шеркей медленно поплелся к дому. Ноги еле поднимались, будто свинцом налились. Глаза ничего не видели, хотя и раскрыты они больше обычного. Шеркей не заметил даже своей новой коровы, которая по привычке подошла ко двору своего бывшего хозяина. Каньдюк сразу же открыл ворота и пустил корову к себе.

Дома Шеркея встретила перекличка сверчков. Сколько их развелось, изо всех углов стрекочут! С писком разбежались в стороны мыши. Нога наступила на что-то скользкое. Шеркей испуганно отскочил, сердце похолодело от страшной догадки. Нерешительно нагнулся, пощупал, облегченно вздохнул: салма это, сам давеча опрокинул.

— Тимрук! Есть, есть кто-нибудь тут?

Шеркей не осмелился выговорить имя дочери.

Постоял, настороженно прислушиваясь. Ничего не слыхать, кроме тараканьего шороха и мышиной возни под полом. Да сверчки заливаются.

Крадучись подошел к кровати, обшарил ее руками. Пусто. Вернее всего, что к Элендею убежала. Как ее взять оттуда? Попробуй-ка сунься к братцу… Правая рука невольно потянулась к щеке. И с Каньдюком шутки плохи. Не простит, со свету сживет.

На сердце было тяжело и тоскливо, как в избе. А бывало, спокойного места в избе не найдешь. Сайдэ хлопочет, ребятишки играют. Сердился тогда Шеркей: «Когда только утихомиритесь?» А сейчас не дом, а могила. Ильяс и тот не захотел остаться с отцом, прижился у тетки. Шеркей вздохнул, вышел во двор.

Где же Тимрук? Загнал ли он скотину? Вороная перебирает ногами в конюшне, рыжая привязана за грядку телеги. Обе жуют свежую траву. Значит, воротился Тимрук. Наверно, на гулянье отправился. Овцы все на месте. Но вот коровы одной нет. Видать, Тимрук ее ищет. Найдет, куда она денется. А вот как Сэлиме разыскать? Хочешь не хочешь, а придется к брату идти. Наверняка там Сэлиме. Или у Елисы спряталась? Вот наказанье! Только дела двинулись в гору — и вот тебе сразу палка в колесо. Две лошадки ведь стало, коровок столько же, денежки тоже большую пользу принесли. А дочь взяла да сбежала. Живьем теперь проглотит Каньдюк. Растил, растил, и вот получил благодарность…

Молодежь уже возвращалась с гулянья. Как время-то быстро идет! Вот-вот и Каньдюки нагрянут. Надо идти за Сэлиме. А что скажешь дочери, если она родного отца палачом считает? Да и не выдаст ее Элендей. Но все равно надо идти. Никуда не денешься. Каньдюк и про калым давеча намекал.

Перед тем как отправиться к брату, решил еще раз заглянуть в избу.

Медленно приблизился к крыльцу, не торопясь поднялся, помедлил у двери. Войдя в горницу, оцепенел от внезапно пришедшей мысли: вдруг Сэлиме у Тухтара? Скрипнул зубами, решил больше не думать о дочери. Но это не удавалось. Перед глазами возникло почерневшее лицо со впалыми, как у старухи, щеками. Тоненькие, исполосованные рубцами руки сдернули с головы платок — и, словно снег, сверкнула седина. Шеркей зажмурился. «Ничего, ничего, — успокаивал он себя. — Молодая еще, поправится. Молодость свое возьмет. Притерпится дочка, одумается и опять расцветет. Еще лучше станет. Благодарить отца будет. Главное — уговорить ее, чтобы вернулась к мужу. А там все уладится. Только бы не к Тухтару сбежала. Засмеют люди. Все деревня животы надорвет. Дочь Шеркея — и вдруг жена этого бездомного замухрышки. И Каньдюк такого позора не простит. Вовек не простит — мстить будет. И калым тогда…» Шеркей замотал головой, жалобно застонал.

Какая-то нахальная мышь прошмыгнула по лаптю. Шеркей несколько раз яростно топнул ногой. Сколько гадости этой расплодилось! Куда только Тимрук смотрит? Давно бы переловил всех и передушил. Загрызут скоро ночью. Или опять кота заводить? И где он только рыщет, этот Тимрук? В кого уродился такой бездельник, шатун проклятый!

В избе становилось все темнее, казалось, что сдвигаются стены, будто хотят раздавить. Опрокинув табуретку, Шеркей выбежал.

Чтобы успокоиться, решил осмотреть новый сруб. Но это не помогло. Дом без крыши выглядел приземистым, длинным и белел в темноте, как гроб.

Послышался какой-то странный крик. Вот опять. Словно бык пробует голос, то глухо, то пронзительно.

Шеркей подошел к вязу, затаив дыхание, начал прислушиваться. Звуки доносились со стороны Сен Ыра. Все громче кричит. Ох, как жалобно! Наверно, резали неумело, вырвался и убежал с ножом в боку. Вот и будет теперь метаться, бедняга, пока кровью не истечет. Боже мой, да вроде это человек, слова слышны! Иль кто с ума сошел? Шеркей испуганно огляделся.