Николай Олейник - Жилюки

— Привал! — грубо крикнул он.

Несколько всадников соскочили с лошадей.

— Не здесь! — тем же тоном добавил Жилюк и повернул вправо по берегу.

Вскоре они очутились на просторной зеленой лужайке, сбегавшей прямо в реку.

— Расседлать лошадей!

Снимали где-то раздобытые старые, потертые, а то и самодельные седла, оголяя сбитые до ссадин лошадиные спины. Над лужайкой, почуяв лошадей, сразу же появились слепни. Остервенело набрасывались они на все живое, и не было сил отгонять их. Лошади фыркали, подрагивали кожей, непрестанно обмахивались хвостами, но это их не спасало.

— Друже командир, — обратился к Павлу один из хлопцев, — на кой бес нам такой отдых? Заедят же, проклятые. Лучше бы в хутор или в село какое-нибудь.

— Не плещи языком! Делай, что велено! — оборвал его Жилюк.

Был зол неизвестно на кого и за что. Но все же смягчился.

— Будто нам так часто выпадают привалы в лесу, — примирительным тоном добавил Жилюк.

Никто ему не ответил. «Сердятся», — подумал Павло и, чтобы развеять неприятное молчание, крикнул:

— Айда купаться! Холера ему в бок!

Хлопцы оживились, начали раздеваться. Оружие положили возле одежды.

— Двое, — он назвал фамилии, — останутся при лошадях и при оружии. Остальные — в воду.

Выкупаться они все же успели. Вода, река сделали их всех похожими, одинаковыми в званьях и рангах. Да и сами они на какое-то время забыли, кто они и что, — так очаровала их природа, увлекло купанье. Они фыркали в воде, ныряли, смеялись, их голоса эхом катились над гладью реки и умолкали, таяли где-то в густом ивняке. Они забыли о войне, клокотавшей кругом, о партизанских заставах, которых постоянно остерегались, — они, бывшие нахтигали, недавние соловьи-разбойники, вдруг превратились в детей, в милых, смирных и безобидных сельских мальчишек. Им вспомнилось, как они когда-то на своих родных реках учились плавать, плескались, как сейчас вот здесь, смеялись, вскрикивали…

Прошло, наверное, с полчаса, как слушатели подстаршинской школы, будущие старшины УПА [12] Украинская повстанческая армия. , наслаждались прохладной водой. Выходить из реки никому не хотелось. Жилюк уже дважды распорядился, в третий раз свой приказ приправил забористой руганью и вышел из воды на мягкую мураву. Павло еще не успел нагнуться за одеждой, а выпрямляясь, увидел, как из кустов, под которыми они раздевались, высунулись дула автоматов и раздались голоса: «Руки вверх!»

— Ну, чего глаза таращишь? — крикнул Павлу дебелый, в черной униформе и мазепинке верзила, поднимая автомат к его груди. — Руки!

Жилюк оглянулся: весь отряд стоял с поднятыми руками, даже те двое, у лошадей.

— Кто вы такие? — спросил Павло.

— Ангелы царя небесного, — смеясь, ответил тот, что целился ему в грудь.

— А все же? — настаивал Жилюк.

— Ты, собака, не гавкай, — пригрозил тот, — выше руки! И шагай до кучки. — Он отступил, толкнул Павла в спину. — Кто такие и куда едете?

Павло сообразил, что дело не шуточное, хотя люди, задержавшие их, не партизаны. Это немного приободрило его.

— Бросьте, хлопцы, — отозвался он, — мы же свои… повстанцы.

— Знаем таких свояков! Откуда едете?

— Из Копани, мы из школы подстаршин УПА.

— Ого, школярики… Хлопцы, ну-ка, почистите их! Оружие отобрать.

«Хлопцы», как псы, бросились к одежде. В минуту карманы были очищены, а новенькие, перед отъездом полученные автоматы и запасные патроны к ним очутились в руках неизвестных.

— А они и вправду из города, — промолвил один из стрелков, рассматривая чье-то удостоверение. — Только никакие не подстаршины. «Школа сельскохозяйственных работников», — дочитал стрелок.

— Вы же знаете, что немцы запретили украинские военные школы. Мы действительно из Копани. Я — старшина.

— Старшина, говоришь? — с недоверием смотрел на него дебелый. — Не врешь? За вранье у нас, знаешь… Ну хорошо, одевайтесь, — сказал мягче. — Да смотрите, не того… А вы сторожите, — приказал своим.

Одетых, их подвели к месту стоянки лошадей, разрешили оседлать, но сесть на них не дали.

— Пройдитесь пешком, после купанья оно в аккурат, — острил старший.

Жилюк запротестовал:

— Я требую объяснить, на каком основании вы нас обезоружили и отобрали лошадей?

— Не горячись… Ишь, какой, как шкварка, — все тем же тоном продолжал старший. — Таков приказ. Не я его выдумал. И вообще… советую не ершиться. А чтобы тебя не подмывало, скажу: мы — сечевики, бульбовцы. И никого в своей округе не признаем. Ферштейн? А теперь айда в штаб, там разберутся…

Станичного почему-то не было, и задержанных, пока суд да дело, заперли в сарае. Ни лошадей, ни оружия им так и не вернули. Попытка Жилюка опротестовать своеволие или по-свойски договориться с сечевиками вызвала лишь грубые насмешки.

— Ты смотри, — насмехались стрелки, — он еще и хорохорится, правды ищет…

— Ох, умора! Держите меня, хлопцы, не то я… Ох-хо-хо!.. — заливался плюгавый, скуластый полещук. — Иван, слышь, ну-ка дыхни на него, свали с копыт…

Здоровенный, животастый, с обрюзгшим лицом детина, нетвердо ступая, подошел к Павлу почти вплотную, наклонился и толкнул его плечом. Павло пошатнулся.

— Ого-го-го! — подстрекали стрелки. — Ну-ка, ну-ка, Иван! Давай еще… Покажи, чей батько крепче. Покажи пану Бандере, как у нас гостей угощают.

Тот, который звался Иваном, снова наклонился и с силой дохнул Жилюку в лицо густым самогонным перегаром. Павло поморщился, отошел. Наконец, убедившись, что с ними договориться невозможно, под громкий смех стрелков поплелся к сараю, где был уже почти весь его отряд. За ним сразу же захлопнули дверь, звякнул железный засов.

— Вот влопались, матери его ковинька, — сокрушались боевики. — И чтоб нам было поехать другой дорогой! Неужели они нас долго продержат, а, друже старшина?

— Черт их знает, — сердито буркнул Павло.

Они лежали на душистой ржаной соломе, прислушивались к тому, что происходило на дворе. Сечевики все еще чем-то развлекались, хохотали. «Подавились бы своим смехом, иродовы души! — выругался Павло. — Попадетесь вы мне! Я с вами не так поговорю. Жилы повытягиваю!..»

Сквозь узкую щель в стене пробился и упал ему на лицо острый, как лезвие, лучик, резанул глаза. Павло отвернулся, подвинулся. «Скорее бы вечерело. Вернется же когда-нибудь станичный». За сараем, у коновязи, били копытами голодные лошади. «Хоть бы сенца подбросили. Да напоили». Кони ржали, брыкались. Павло не выдержал, поднялся, постучал в дверь. На стук никто не отозвался, и Жилюк постучал сильнее.

— Какой такой… матери тебе надо? — послышался хриплый голос часового.

— Лошадей покормите! — крикнул Павло.

— Сами знаем, что делать. Сиди там и помалкивай. Или ж… чешется, по шомполам скучает?