Кузьма Чорный - Млечный Путь

— А насчет пива тоже слабо́, — отозвался Юлик.

— Это почему же?

— Потому, что веревки никуда не годятся. Это веревки? Это гнилая пакля, а не веревки.

— Поищи лучших… Ты ведь, кажись, много навил их за зиму!

— Я веревки вить не подряжался!

— Ага, не подряжался…

— Такого пункта в договоре нет! — уел Юлик Юрася, напомнив вчерашнее.

Юрась внезапно налился краской и сквозь зубы негромко выругался:

— Г-гадина!

Юлик не расслышал, и Юрась ушел. На этом разговор и кончился. Только Юлик бормотнул:

— Какой черт хозяин, такая и работа! Живоглот!

Стась использовал этот их разговор в своих целях — обратил его в песню. Сперва повел тонким бабьим голоском, с ужимками и подвыванием:

Потом, словно что-то припомнив, хватил веселее, с присвистом и притопом:

Разговор тут же был забыт. Однако какая-то враждебность к Юрасю осталась. Появилась она вдруг и у меня: Юрась был богач, а я возил его солому.

Распрягая лошадей, Стась сказал:

— Мы сегодня на гулянку идем или нет? Очень уж утром спать охота. — Потом, помолчав и посмотрев на небо, ни с того ни с сего добавил: — А уж как я люблю простоквашу с творогом.

Мы с Юликом расхохотались. Юлик хлопнул ладонью наотмашь Стася по животу и покатился со смеху…

В ту же самую ночь, уже под утро, мы втроем шли прямиком распаханными парами из деревни Тадуличи. Хотелось спать, и болели ноги.

Юлик сказал:

— И была ж охота за семь верст киселя хлебать. Гори они гаром, эти девчата, одно беспокойство.

— А мне ничего, — ответил Стась. — Я сколь хошь могу ходить, и хоть бы что.

— Погоди, лет через пять не то запоешь.

Я подумал, что и впрямь за пять лет каждый из нас переменится и станет говорить по-другому, и приготовился уже высказаться на этот счет, но тут Стась, который шел первым по протоптанной в пахоте стежке, вдруг остановился, насторожил ухо и стал к чему-то присматриваться… Перед нами чернел хуторской забор.

Шумел ветер.

— Чего ты?

— Братцы, женщина какая-то плачет.

— Где?

— Да вон сидит в белом у забора.

На хуторе было две женщины: дочь Юрася от первой жены Манька, лет восемнадцати, и нынешняя жена его — Надя, которой лет двадцать.

— Это кто же из них? — заинтересовался Стась.

Юлик, который в силу обыкновения, свойственного нам всем, распространял свою антипатию к Юрасю на всех и на все, что с ним связано, плюнул и сказал:

— А-а, та ли, эта ли сучка выползла, не спится ей — нам-то что? Хотя давайте пройдем возле нее, поближе.

— Зачем поближе, пойдем, как шли.

Но Юлика разобрало любопытство. Он круто повернул налево и слился с темнотой там, где белела женская фигура. Мы со Стасем прошли огородами к гумну и легли на прошлогоднем сене… Спать расхотелось. Разные мысли лезли в голову. И одна упрямее других: «Здесь неподалеку страдает женщина. И ты, дружище, пожалуй, мог бы ей как-то помочь, так ведь подумают: вот, не проморгал хлопец, не упустил случая». Что ж, на свете всяк ищет своей выгоды, отсюда и людские мерки всему.

— Давай-ка спать, — сказал я вслух.

Стась поднял голову рядом и хмуро произнес:

— Сторонний я тут человек, плохо разбираюсь во всяких их делах и все равно взял бы этого Юрася за жабры.

— Что это ты?

— А чего у него жена плачет?.. Такая жена!

— Они там обе, — сказал Юлик, вырастая в дверях, — жена и дочка. Одна плачет, а вторая молчит… — И тут же переменил тон: — Будь моя воля, я бы этого Юрася разделал, требуху бы из него выпустил… Не попался он мне сейчас на глаза, а то бы лежал на лопатках как пить дать.

— А кто из них плачет?

— Жена.

— И чего она?

— Ну, а как ты думаешь?..

И тут, укладываясь спать, Юлик рассказал нам, как прошлым летом женился Юрась. Она, Надя, еще раньше, лет девять тому, пасла у него на хуторе коров, потом жила у отца с матерью на соседнем бедном хуторе и все не хотела, боялась все идти за него, а он таскался к ней на хутор каждый день. Как-то ее уломали, она первое время даже повеселела, а с конца зимы затосковала вдруг, словно надломилась.

— Я сперва даже и рад был, — начиная дремать, говорил Юлик, — думаю, славная хозяйка на хуторе объявилась, а то Маня эта такая уж ведьма, язви ее в душу. — Он помолчал и снова заговорил: — Вообще-то, если посмотреть, так и она хороша штучка — сначала идет замуж, а потом давай свои выбрыки показывать…

Стась перебил его:

— Ты же сам говорил, что она не хотела идти.

— А черт их, — отмахнулся Юлик. — Мне все равно… Уйду я отсюда, ей-богу, уйду… Возьму в Тадуличах землю, поставлю хату и женюсь…

Он задремал.

— А ты, Стась, что об этом думаешь?

Стась тоже спал.

А Юлик! До этого он нравился мне как тип; я любил подолгу смотреть на него, наблюдать, как вместе с настроением медленно и туго меняются черты его упрямого лица. Сейчас вдруг, в дополнение ко всему этому, он стал мне отчего-то неприятен.

Я не спеша поднялся и пошел к дому… Под босыми ногами так славно молчала трава. Занимался день. За огородами серели скирды прошлогодней соломы, немного дальше, на лугу, обозначились деревья. Возле дома было совсем тихо. Я зашел с той стороны, где ожидал увидеть женщин, — там никого не было.

У меня тогда была привычка посмеяться вдруг над тем, что минуту назад казалось трагическим. Отброшенный немного погодя, этот смех всегда помогает проверить подлинность и глубину трагического переживания. И сейчас, не увидев женщин, я ощутил под ногами твердь земли, весело и звонко сплюнул на песок и подумал: «Юрась стар, так что ж удивительного, что Надя вышла с Манькой посидеть чуток; а что плакала, так на то она и женщина. А если еще размечталась, то тут тебе и вся музыка. К тому же наслаждение выставить себя напоказ. А тут еще, глядишь, с соседних хуторов хлопцы подошли».

Однако вышло так, что проверять трагизм ситуации на подлинность мне не понадобилось. За окном шел негромкий разговор:

— Юраська, ну, ничего мне не нужно, а я уйду, — слышался низкий и приглушенный женский голос.

— Ты кого-то другого нашла! — в недоумении разжигал в себе злость мужчина.

— Ну, не люблю я тебя, не могу любить!..

— Что я тебе плохого сделал?

— Разве я говорю, что ты мне сделал плохое?

— Говоришь! Все в тебе об этом говорит!

— Ну, ты хороший, я не знаю человека, чтоб был лучше тебя. Но я уйду отсюда. Куда-нибудь уйду…

— Не уйдешь!

— Ну, отпусти меня.

— Не уйдешь!

Было слышно, как женщина заплакала.

— Говори, кто он такой!

— Нет его.

— Как нет?!

— Нет, и все.

— Лучше скажи, все равно дознаюсь.

Голос мужчины обмяк. Женщина помолчала немного и вдруг принялась шептать: