Кузьма Чорный - Млечный Путь

— Я его и в глаза не видела. Где тут кого-нибудь увидишь, в этом глухом углу?

— Аг-га, ты, значит, видеть кого-то хочешь!

Женщина начала злиться:

— Хочу! Хочу видеть! Я ношу его в мыслях и всегда вижу его, хотя и не видела ни разу.

— Ты в своем уме?!

Последние слова свои женщина произнесла, должно быть, для самой себя — тихо и печально. И тихо после этого стало на какое-то время в хате. Потом вдруг послышался шум, что-то вроде упало, и очертания двух фигур выросли на фоне окна. Я подбежал и забарабанил кулаком в раму.

Уже удаляясь от окна, на ходу, я слышал, что в доме все стихло, а я шел, сдерживая нервное желание пуститься бегом. Уже за забором встретил Маньку — во всем белом она вышла из кухонной двери.

— Кто тут ходит?

Я подошел ближе и молчал.

— Там… — Она показала рукой в сторону окон.

— Да-да… Я уже постучал кулаком в раму.

— Вы? Вы были там?.. Слышали?

— Был и слышал. Там уже все тихо.

Она обрадовалась, потом впала в задумчивость. Мы шли с нею вдоль огородов, и вдруг она, словно что-то припомнив или до чего-то додумавшись, жестким голосом спросила:

— А что это вы ходите ночью под окнами? Да еще когда они открыты?

Она остановилась и грубо задержала меня, взяв за руку.

«Какая ее муха укусила? — недоумевал я. — Неужели она обо мне и о Наде что-то нехорошее подумала? А может, тут все дело в ней самой?»

Эту свою последнюю догадку я проверил так: взял обеими руками Манькину руку и сказал:

— Я думал, вас там встречу.

Это изменило весь ход дела. Она посмотрела на меня и так просто и мило, чисто по-женски сказала:

— А я не сплю всю ночь. Они там поладить никак не могут, а мне беспокойство. Хоть не ночуй в доме. Завтра пойду спать в сад, на сено.

— Это в те копны?

— В копны.

Мы дошли с нею до самого гумна, и оттуда я проводил ее назад, до кухонного крыльца. Начиналось утро.

Часа через три, встав, я встретился с Манькой во дворе. Она улыбнулась мне, а я ответил кивком. Тут по двору прошла Надя, хмурая и молчаливая. Без всякой, скорее всего, нужды она дошла до ворот и вернулась. Потом обошла весь дом, увидела меня и не сказала ни слова. Я поспешил исчезнуть с ее глаз. Тихо — и ладно.

В тот день к обеду мы кончили возить солому, Юлик стал прикидывать, нет ли в его договоре чего-нибудь такого, чего бы не выполнил Юрась. Потом, не найдя зацепки, принялся подшучивать над Надей с ее трагическими переживаниями. Пришел Юрась и снова разворчался. Юлик не выдержал и послал его подальше. Тогда Юрась попробовал сорвать злость на Стасе. Стась подмигнул нам всем одним глазом, посвистел немного и поехал в совхоз — делать ему здесь было нечего. Я пошел его проводить, и тогда он мне сказал:

— Черт его разберет, что тут у них делается.

И, обтерев губы, погнал лошадей.

Юрась мрачно слонялся по двору, а Надя плакала.

В пятом часу она вышла из дому и знойной, пыльной дорогой зашагала с хутора.

Тогда и я вдруг почувствовал, что мне невмоготу оставаться здесь. Сказал об этом Юлику. Тот грубо хохотнул:

— Нашел в кого влюбиться. Пускай бы уж в Маньку, та хоть девушка.

— Да ни в кого я не влюбился.

— Еще чего скажи!

И он расхохотался.

Я пошел проститься с Юрасем.

Я покидал хутор в том настроении, которое всегда бывает в моменты особенной чистоты и тонкости, обостренности всех мыслей и чувств.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Недавно я услыхал, что Надя в ту же осень вышла замуж за какого-то мелиоратора, а Юрась снова подыскивает себе молодую жену.

И мною снова овладевает то самое настроение, с каким я тогда покидал хутор.

1926

Это было как-то осенью за городом: на земле паровозная гарь и щебень и наши лопаты скребут землю.

Мы привыкли к мягкой сутеми дней и резкому стуку своих лопат и с мыслями легкими, как бездумье, копошимся на дороге.

В вышине тает дым — недавно прошел поезд, и черные дикие птицы опять возвращаются сюда, успокаиваются и что-то клюют, расхаживая по песку. И эта тишина — как начало покоя, таящего в себе тревогу.

Об этом я думал, глядя, как постепенно пустеет дорога, — заканчивали работу и тянулись назад, на товарную станцию.

Я не спешил, я хотел остаться один, чтобы пойти не на станцию, а в город. Сел на влажный песок и выжидал, и видел, как вскоре скрылись за холмом последние из тех, кто здесь работал, — две девушки в белых косынках и в синей одежде. Мало-помалу меня охватывало сожаление, что не пошел вместе с ними. Поблизости уже никого не было.

Тогда я тоже, неторопливо пошел, чтобы немного погодя свернуть по аллее в город…

Кто-то догонял меня — я отчетливо услыхал широкие шаги и скрип песка и мелких камешков под ногами. Я пошел еще медленнее, чтобы дать человеку скорее обогнать меня. А он поравнялся со мною, сам сбавил шаг и спросил:

— В город?

— В город.

— Выходит, нам по пути.

Он был широк в плечах и невысок ростом, лет под пятьдесят. Шагал размашисто, с силой вонзая посох в песок. И старался держаться рядом со мной.

— Куда бы мне там обратиться за советом?

— А в чем дело?

— С женой хочу развестись.

Он какое-то время молчал и разглядывал меня, словно решая, все ли мне можно говорить. Потом продолжил:

— Тридцать лет живу с нею. С тех пор, как женили.

— И что ж сейчас расстаться приспичило?

— Надо бы и раньше. Однажды, помню, накатило на меня — вез снопы с поля, лет семь тому, и девушка шла по дороге: лицо от жары под косынкой спрятала, только глаза светятся. Я глянул на нее, и потом с полгода что-то гнело душу.

— Так это с тех пор все?

— Нет, и прежде было.

Я иду с ним шаг в шаг и вот уже размышляю о нем: это не просто так, это тип беспокойного человека, славного и немного загадочного в его вечном кипении.

— А что это за девушка, что встретилась вам на дороге? Ну, с лицом под косынкой…

— Да откуда же мне знать.

Я так и думал… И вот уже бури всколыхнули меня, и вольная воля, не знающая предела в провалах печали и радости вечного кипения своего, взяла меня в плен. Глубины, полные вечных бурь, заглянули мне в глаза.

— Я не пойду дальше. Я пойду вот этой дорогой, мне — туда.

— Куда?

— На работу. А в город — туда, прямо по аллее.

Он слегка словно бы удивился, помедлил, посмотрел на меня. Казалось, он жалеет, что завел весь этот разговор.

— То, что ты мне рассказал, — это хорошо, это интересно…

Он дотронулся пальцами до козырька и пошел дальше.

Я догнал рабочих… И вот мы едем в товарном вагоне в новые дали земли. И настроение у меня — отголоски грусти и веселый протест.

Скорей в просторы, в тревогу, в острую печаль, в жгучую радость людскую!

Едем лесами, едем полем.

Какие туманы стелются вокруг!

Осень. И как остро пахнет земля!