Кузьма Чорный - Млечный Путь

— А куда же ты денешься, если уйдешь от отца?

— Скоро меня возьмут в армию, — понизил голос Михась. — А то ведь вся жизнь может пройти в вечных заботах, как бы это там и тут побольше урвать, как бы прибрать к рукам каждого, кто тебе на глаза попадется. А еще как соберутся у батьки в доме шурья да кумовья…

И тут шевельнулось что-то у Кирилки в груди.

«Вот поют ветры в полях, по летошней стерне славно будет идти домой с рассветом, и все будет так хорошо и радостно. И вот здесь же, рядом с тобой, ходит человек, все то же самое слышит и видит, живи не хочу, нет же — рвется куда-то. На одной земле так все переплелось, запуталось…»

Кирилка встал. Хотелось рассказать хлопцам о том, как ему, у которого никогда ничего за душою не было, легко и радостно ходить полевыми дорогами, мостками через речку. Не стоят у него дома кадушки с житом, а он тут весело мелет; там им все помыкают, а тут…

Но слов нужных у Кирилки не нашлось, он только и сказал:

— Ну и ветер разгулялся, аж стены трещат. Видно, зарядят дожди, очень уж тепло.

Сказал — и услышал голос Михася:

— В армии повидаю свету и людей.

— Ну, а у него, значит, правда с этой Ганной, у батьки твоего?.. — спросил все тот же заречанский.

— Точно. Нанял было вроде как в батрачки, а сам меня к Ильюкевичу сплавить хочет, чтоб жениться.

— От, браточки, крепок мужик! — сказал Кирилка.

Он уже справился с собою и пришел в обычное настроение: хотелось смеяться над всем смешным и печалиться над всем печальным. А больше делать вид, будто вот он каков есть, весь напоказ.

Ответом на Кирилкины слова был дружный хохот. Хлопцы уже поняли, что Михась им свой, что приди он к ним, — встретят охотно и с открытой душой. Родилась между ними какая-то близость.

— А Кирилка-то сразу смекнул, что крепок твой батька. Как это ты, Кирилка, всегда распознаешь, где, что и к чему?

— А мне что, — сник немного Кирилка, — мое дело — сторона, я в чужие дела не вмешиваюсь. Разве что словечко какое подкину. Я же говорю — мое дело телячье.

Сильнее затрещала стена, и ветер принес откуда-то издалека лай собаки да петушиные голоса. Кирилка застегнул ворот и пошел вниз, к мельнику. Хлопцы стали спускаться за ним. Им снова хотелось петь, шутить с мельником или плыть по бурной реке против течения.

По-прежнему ровно гудели внизу жернова, и мельник, Ничипор Курила — руки в боки — громко бухал сапогами по старым половицам. Лицо его было красно, с припухлостью под глазами, — видно, он только что прогнал от себя дремоту. Вот он снова замер над жерновом и, словно пропуская через себя что-то легкое, навеянное сном, смотрел, как крутится жернов и сливается в глазах в гладкий серый круг.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На мельницу прибежала Ганна — округлые бедра и черные глаза. Ей, видно, не спалось в доме, либо поднялась чуть свет, чтобы показать, что она не лежебока. По-хозяйски оглядела темные углы и, покачивая бедрами, направилась к жерновам.

— Так что, дядя, — подмигнул одним глазом хлопец, подойдя к мельнику, — похоронил трех жен, четвертую берешь?

— Ну а что, берет бог, беру и я.

И сам рассмеялся мельник, вторя хохоту хлопцев. Ганна окинула их смущенным взглядом и неторопливо вышла на крыльцо.

— Что ты об этом думаешь, Кирилка? — спросил хлопец.

— А что мне думать, спрашивай у него, мое дело сторона.

И Кирилка кивнул на мельника, а тот уже был в дверях, уже ступил на крыльцо.

Михась молчал на мешках.

Голос у Кирилки окреп, в нем даже послышались шутливые нотки:

— Ты-то, Михась, что себе думаешь. Тебе в самый раз жениться, видал, какой у тебя батька казак.

— Вот-вот, скажи ему, скажи! — захохотали хлопцы.

— А что вы думаете, — оправдывался Кирилка, — дочка у Ильюкевича — ог-го, дай бог каждому.

— А если я ее не люблю, — хмуро махнул рукой Михась.

— От, что ни человек, то норов, я вам, братки, скажу, — начал входить в роль Кирилка. — Я, когда был в его годах (мне бы столько здоровья, сколько тут чистой правды), ежели что перепадало, это самое…

Сильно плеснула вода под полом и перебила Кирилкину речь. А немного погодя стал слышен негромкий разговор на крыльце.

— Я его все равно спроважу в примы, и все пойдет толком-ладом, — рокотал мужской голос.

— Ой, нехорошо это. Все же сын он тебе, а выходит, будто ты выживаешь его из родного дома, — с опаской сказала женщина.

— Ну и что, что сын? Я ж его не топлю, на смерть не посылаю, а пускаю по человеческой дороге. Целый хутор получит, чего ему еще надо. Что бы там ни было, я этого добьюсь.

Кирилка заметил, что и хлопцы, и Михась слышали эти слова. Он с торжествующим видом поглядел на всех троих, многозначительно поднял палец, как бы хотел сказать: «У человека, что на крыльце, ого какой жизненный опыт. Он любого может пустить по хорошей дороге. А заодно и сам не останется в накладе».

— Переводятся такие ловкие люди, — сказал после недолгого молчания.

Тогда поднялся с мешков Михась — мрачный и темный лицом. Подошел ближе к двери, насторожил ухо.

И опять заговорил мужчина на крыльце, негромко и решительно:

— А там, на своем новом хуторе, он будет хозяином. Получится, что наш хутор и его — одно хозяйство. Вместе будет целый маёнток, а записан-то на двоих. Вот тут и подумай.

Михась, пошатываясь, подошел к хлопцам, взглянул на Кирилку, словно ища у них сочувствия или поддержки. Потом в обход жерновов решительно вышел на крыльцо.

— Неужели ты, батька, думаешь, что так и будет? — послышался его голос, слегка приглушенный ветром.

— А как же иначе, — уже не сказал, а громыхнул словами отец.

— По-любому иначе, только не так!

— Только так!

— Если так, я сегодня же насовсем бросаю дом вместе с твоими хуторами.

— Не валяй дурака, молокосос! И не морочь мне голову.

Голос Михася вдруг сорвался на крик:

— Ты мне не морочь, кто тебе дал право надо мной…

Кирилка довольно потер руки, на цыпочках быстро прошел к двери и радостно оглянулся на хлопцев Вид у него был такой, будто тому, что здесь происходило, суждено наполнить всю его жизнь бескрайней легкостью и счастьем. Хлопцы спокойно двинулись за Кирилкой.

— Да куда ты сунешься, кому ты нужен, думаешь, тебя где-то там ждут. Такими бездельниками, как ты, теперь хоть пруд пруди.

В голосе мельника чувствовалось спокойствие человека, уверенного, что лишь он один говорит и делает все как должно.

— Я с тобой больше разговаривать не хочу, — уже ненатурально спокойным голосом произнес Михась, — и не стану с тобою жить, раз такой ты отец.

— Так что я тебе, не отец? Слышишь, о чем тебя спрашивают?

— Собака лает, ветер носит, — ответил Михась и стал спускаться с крыльца.

Мельник ринулся вперед, схватил Михася за плечи и втащил назад на крыльцо. Михась толкнул его в грудь, и они сцепились на холодной и темной площадке. Хлопцы выскочили на крыльцо, а Кирилка шмыгнул назад, на мельницу.