Владимир Попов - И это называется будни

— Видишь ли, Боря, брак — это печальное признание того факта, что мужчина и женщина не способны ужиться под одной крышей, не связав себя… цепями, — проговорила Дина Платоновна сквозь улыбку. — Я не признаю за мужчиной права собственника.

Борис понял ее слова как шутку, однако сказал:

— Ну вот… Ты еще будешь утверждать, что женщина может составить человеку счастье просто тем, что живет на свете. Нет, дудки. Я таких взглядов не разделяю. Ты что, за свободный брак?

— За брак на доверии.

— Но и при браке на доверии люди живут вместе. Мне надоело так, пойми. Мне хочется с любимой женщиной жить бок о бок. Это не прихоть. Это естественное человеческое желание.

— Эгоистическое желание.

Рудаев досадливо хлопнул себя по колену и с жалобной улыбкой отошел к окну. Распахнув створки, оперся о них раскинутыми руками. Ответить резкостью — значило дать повод для дальнейших пререканий, а обострять отношения не хотелось. Остынет — сама поймет, что обидела незаслуженно.

Но она поняла сразу. Проговорила извиняющимся тоном:

— Неудачный момент выбрал ты для такого разговора.

— А представлялся мне когда-нибудь удачный момент? — отозвался он сухо. — Ты всегда находила причину, чтобы отвертеться. То не порть хорошее настроение, то не усугубляй плохое… Давай кончать эту тягомотину.

Дина Платоновна откинула одеяло, приподнялась, села, свесив ноги.

— Ты что, ставишь вопрос: или — или?

— А, к чему эти придирки…

— И ты уверен, что так будет лучше?

— Уверен.

— А вот я не уверена.

— Во мне или в себе?

— В нас.

— Ну знаешь…

Он все еще стоял у окна. Только лбом прикоснулся к стеклу в тщетной надежде отобрать у него прохладу. В душе у него накипало раздражение, он сновал среди мыслей, расшвыривая их безжалостно, чтобы извлечь на свет божий сомнения в своих подозрениях, но не находил их и молчал. Сдерживал себя. Невысказанные слова умирают, не родившись, высказанные, ставшие достоянием двух, закрепляются в сознании, материализуются, обретают осязаемую силу. И не всегда нужно докапываться до истины, точно так как не всегда все до конца следует говорить.

Она сама продолжила разговор.

— Мне почему-то кажется, что мы долго не продержимся, если станем жить вместе.

— Но почему? Почему тебе так кажется? — В его голосе отразилась тревога, которой до сих пор не было.

— Мне сложно объяснить…

— Оставь эти недомолвки. Давай-ка более внятно. Кому объяснить? Себе? Мне?

— Себе, — твердо сказала она, излишне твердо, как говорят, когда лгут.

— Боишься разочароваться?

— Боюсь разочаровать.

И снова он притормозил в себе желание докапываться до истины. Он воспринимал их близость как награду, как дар судьбы. Стоит ли искушать ее? Возможно, все обстоит просто: уклоняется от семейной жизни, чтобы не погружаться в тину домашних забот. Есть женщины, которые рассматривают брак, как несправедливо навязанное им ярмо. Одни не хотят растрачивать себя на бытовые мелочи, другим просто чужда эта сфера женской деятельности. И тем не менее нет женщины, которая отказалась бы от совместной жизни с любимым. Она не оставила его в недоумении.

— Люди идеализируют своих избранников, пока не живут рядом. — В ее голосе при всем отчуждении вежливо-мягкие модуляции. — И именно это служит главной причиной разрывов, разводов, уходов, когда съезжаются вместе. Слетает самими же нанесенная позолота, стирается от постоянного общения, мало-помалу на облупленном идоле начинают выступать неожиданные своей некрасивостью пятна. Ты ведь меня, в сущности, очень мало знаешь, Боря. Тебе только кажется, что знаешь. Элементарное заблуждение…

Ему всегда нравилось, что ее ум не зажат в тиски, что она самостоятельна в своих суждениях. Иногда они ошеломляют, иногда кажутся легко опровержимыми. Но стоит ему вступить в пререкания — и он словно оказывался в трясине: одну ногу вытащит — другой увязнет. Но сегодня, когда хотелось побыстрее дойти до цели затеянного разговора, всякие уходы в сторону его сердили.

— Знать, знать… — нервно проворчал он, охваченный стремительным сумбуром мыслей. — Ты же сама говорила, что важно не столько знать человека, сколько чувствовать его. И потом… Какие в тебе могут быть скрыты пороки?

— Дело не в пороках, дело в особенностях характера.

— Напускаешь туману, Дина Платоновна! — На его лице появилась печальная напряженность. — Тебе изменяет логика.

— Мне сейчас не до логики.

Ее глаза стали темно-зелеными и тусклыми, как бутылочное стекло.

— Между прочим, я тебя никогда не золотила. Я видела, какой ты.

— Глиняный?

— Чугунный.

«Так, так… Металл тяжелый, твердый, негибкий, обрабатывается с трудом…»

Он взъерошился, как иглами враз оброс. Не сдержав накопившегося раздражения и не думая больше о последствиях, выпалил с беспощадной прямотой, хотя каждое слово стоило ему немалых сил:

— Ты знаешь, что мне приходит в голову все чаще? Что ты ходишь ко мне, как в столовую! Подъела — и пока не проголодаешься…

Она закрыла ему рот рукой, спрятала голову на его груди.

— Не надо опускаться до пошлостей и не надо упрощать. Все гораздо сложнее…

— Скажи мне, ты чего ищешь в мужчине? — спросил он вдруг и застыл в мучительном ожидании, стараясь не встретиться с ней взглядом.

Она замялась. Но только на мгновение.

— Что ищу? Полные губы.

— Мне не до шуток.

— А я не шучу. Полные губы — признак щедрости и открытости характера, а эти качества для меня определяющие. Дурной человек не может быть ни щедрым, ни тем более открытым.

— Но у Збандута вовсе не полные губы! — вырвалось у Рудаева помимо желания.

Дина Платоновна затаила дыхание. Возможно, ему стало известно о поездке к морю и потому он так агрессивен?

— В том-то и дело, — сказала она загадочно. — Зато у тебя полные.

Разъехались представители многочисленных организаций и ведомств. Побунтовав и поскандалив досыта, строители принялись возводить фундаменты под здание новой газоочистки, постепенно наладилась работа доменной печи, и заводская жизнь стала входить в обычную колею.

Только Збандута не оставляло ощущение тревожного беспокойства. Ему надлежало в соответствии с аварийным актом издать приказ по заводу, а он до сих пор не знал, как к нему подступиться. Выводы комиссии давали возможность ограничиться в отношении Шевлякова выговором, что же касается Калинкина, то его следовало отдать под суд. Однако совесть не позволяла Збандуту сделать ни то, ни другое.

Решение этого вопроса беспокоило и Подобеда. Он пришел к Збандуту с заключительного заседания комиссии необычно разгоряченный и заявил с той резкостью, какая была присуща ему в решении острых вопросов: