Людмила Уварова - Истории от первого лица

Бывает, разве нет?

И меня опять-таки никак не касается…

Но почему же я так взорвалась? Почему, хотя мы и помирились вроде, а остался след, и я не могла забыть ничего, все время стояло перед глазами лицо тети Зины с ее жалкой растерянной улыбкой. В самом деле, она забыла стереть улыбку, ее обидел племянник, бросил ей в лицо резкие слова, а она все улыбалась в ответ. И это было ужасно.

Я сказала, что будь на месте тети Зины кто-то значительный, имеющий вес, Валентин никогда бы не разрешил себе так вести себя с ним. Никогда и ни за что!

Мы помирились и на этот раз, но ссадина осталась, и я часто возвращалась мыслями к случаю с тетей Зиной.

Вероника Кузьминична сказала как-то, что иной раз даже самый лучший актер перестает играть. Устает от игры, что ли, или просто хочется когда-нибудь, назло всем быть хотя бы один раз естественным, таким, какой есть в действительности.

Может быть, тогда так и случилось? Валентин не захотел играть, и стало видно, какой же он на самом деле?

Но ведь его мать, зная все это, любит его. Очень любит.

Ну а я, разве не люблю? Разве не дорог он мне?..

Я никому и ничему не верю. Не верю утешительным словам, так часто бытующим среди людей:

«Все будет хорошо», «Все утрясется» и тому подобное.

Терпеть не могу благостных поговорок вроде: «Что ни делается, все к лучшему» или «Счастье впереди».

Все к лучшему? Выходит, если я попал под трамвай и мне отрезало ногу, а то и обе сразу, то это к лучшему? Или, если мне сейчас плохо, я болен и несчастлив, могу ли я принять всерьез слова о том, что счастье впереди?

Впрочем, все это чисто академические размышления. Я не попадал под трамвай, обе ноги в целости и сохранности, я здоров и вовсе не несчастлив. Просто не верю никому и ничему. Вот и все.

Правда, иногда я стараюсь скрыть свое неверие, тогда, когда показывать его не стоит по какой-либо причине. И скрываю в достаточной мере умело.

Мать говорит:

— Ты превосходно играешь, Валя, тебе бы надо стать актером, а не учиться в МИМО.

Я не согласен с нею в одном: она не понимает, что для дипломата небесполезно быть хорошим актером. Более того, я убежден, что это ему даже необходимо.

Ему, значит, само собой, мне. И разумеется, в будущем, когда я окончу свой институт.

Еще в одном мать неправа: она считает, что я постоянно играю, иными словами, притворяюсь.

Неправда! Вернее, притворяюсь, но иногда, далеко не каждый раз.

Скажем, Тая, моя бывшая жена. Разве можно допустить хотя бы на одну лишь минуту, что я притворялся, строил из себя влюбленного в нее, а на самом деле оставался холодным…

Вот уж нет! Никогда в жизни!

Она мне понравилась с той самой минуты, когда я увидел ее в нашем одиннадцатом классе, в школе рабочей молодежи.

Мать считает, что Тая не может не нравиться и что вообще она чересчур хороша для меня.

Ну, это как кто считает. Сама Тая, насколько мне известно, придерживается другого мнения.

Мы с нею то ссорились, то мирились. Порой я считал, это все, конец, больше мы уже никогда не помиримся…

Потом опять все разворачивалось как бы заново.

Должен сказать, что обычно первый шаг делал я. Хотя этот самый шаг было не так уж трудно делать, она всегда была готова к примирению.

Я привязался к ней. Прежде всего, она мне нравилась чисто эстетически, я люблю все красивое, а она, по общему признанию, хороша собой. У нее как будто неплохой характер, в достаточной мере покладистый. И она умеет обходить острые углы.

Как-то мать спросила меня напрямик:

— Ты любишь Таю?

— Да, — ответил я. — С нею легко.

Мать покачала своей многоумной головой.

— Тебе что? — спросил я. — Не нравится то, что я сказал?

— Так не говорят, — ответила мать. — Когда любят по-настоящему.

Я сказал:

— Вот уж не думал, что ты окажешься такой старомодной.

— Почему старомодной? — спросила она.

— Потому что мыслишь устаревшими, отсталыми категориями, предпочитаешь слова, одни только слова, не вдумываясь в их смысл. Все это не по мне…

— Артист! — сказала мать. На этом наша беседа закончилась.

Я ей ничего не ответил, потому что терпеть не могу спорить до хрипоты, выяснять отношения. Это — вульгарно и, разумеется, архинесовременно.

Однажды Тая сказала мне:

— Все видят голого, а я все-таки короля!

— Что это значит? — спросил я.

Она ответила:

— Вероника Кузьминична считает, что ты все время играешь.

— А как ты считаешь?

Тая улыбнулась.

— Все-таки я вижу короля, — повторила она. — Несмотря ни на что, вижу!

Она настоятельно ищет во мне одно лишь хорошее.

Потому простила мне косу, отрезанную у девушки, которая влюбилась в меня. Простила и ту памятную шутку с магнитофоном. И никогда не вспоминала обо всем этом, как будто и не было никогда ничего подобного.

Однако она не такая уж легковерная, а, напротив, проницательная, вглядчивая. И потому я старался «играть» так, чтобы не были заметны белые швы или другие проколы.

Как-то мы пришли к нам в МИМО на вечер, и Тая имела там большой успех. Ее приглашали наперебой, она танцевала без передышки.

А я не люблю танцевать, потому сперва я подпирал стену, глядя на танцующих, потом мне надоел шум, толчея и духота, и я вышел в коридор покурить.

И она нашла меня в коридоре. Робко посмотрела на меня.

— Ты не думай, я о тебе не забыла.

— А я и не думаю, — сказал я.

Она взяла мою руку в обе свои.

— Ты на меня не сердишься?

— С чего это ты взяла?

Глаза ее вопросительно смотрели на меня, я понял, она считает, что я ревную ее.

А я абсолютно, начисто лишен ревности. Этого чувства нет у меня в помине с самого моего рождения.

Однако разве можно показывать женщине, что не собираешься ее ревновать?

Она же может жестоко обидеться. Я отвернулся от нее и как бы через силу проговорил:

— Разве тебя интересует мое настроение?

— Перестань, Валюн, — сказала Тая.

— Нет, не перестану, — сказал я, внутренне смеясь, и вынул из кармана пачку сигарет.

— Не надо курить, — сказала Тая.

— Нет, надо, — возразил я.

— Какой ты, Валюн, — сказала Тая.

— Самый обыкновенный, — ответил я.

И, не глядя на нее, пошел дальше по коридору.

Я шел и думал:

«Пойдет или не пойдет за мной? Если не пойдет, вернусь, хватит ваньку валять…»

Она пошла. И я решил продолжать игру. Почему бы и нет?

Между окнами, в конце коридора стояло большое зеркало. Я глянул в него, увидел, как мы оба стоим в коридоре, она чуть позади, я — хмурый, сердитый, а у нее грустное лицо…

Тогда я обернулся к ней и сказал:

— Ладно, будет…

Она заплакала, а мне стало стыдно. Зачем все это? К чему? Кого я хотел разыграть? Мою жену? А ведь она искренне любит меня…

— Поедем домой, — сказала Тая.