Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Зарабатывал я хорошо. Привык иметь деньги, тяготился, если их у меня не было. Мне уже казалось несуразным жить впроголодь. Я разучился делить деньги: это на сегодня, а эти впрок. У меня получалось — все на сегодня. Жизнь не предвещала перемен. Я свыкся. В конце концов, не хуже других. Мать тоже свыклась, не причитала, не отговаривала. Я все реже вспоминал институт.

Однажды вернулся домой, обнаружил в почтовом ящике конверт. Удивился. Меня приглашали на вечер-встречу. Собирались выпускники пятьдесят шестого года. Стал вспоминать, откопал затерянные фотографии. Почувствовал, что рад письму. Все оставшиеся дни ноября жил ожиданием этой встречи. Вернулся с вечера потерянный, уязвленный. Перепад в настроении, перепад в мыслях. Моей судьбой были удивлены. Учителя поджимали губы, старались скрыть разочарование. Но стоило кому-то из них начать вспоминать, и разочарования прорывались. Я не был первым учеником, но я всегда был среди первых. Учителя не стеснялись в прогнозах, сомневались только в одном: где я проявлю себя? В физике, в математике, в живописи? Никто бы не удивился, узнав, что я стал писать, избрал путь журналиста. И все-таки диапазон воображения был ограничен. Столярный цех туда не попал.

Меня окружали не просто сверстники, одноклассники, меня окружали студенты, почти дипломники. Они смотрели на меня с испуганным удивлением, и в каждом взгляде я читал: «Посмотрите на него. У этого человека не сложилась жизнь». А что они вообще знали о сложившейся жизни? Кто их убедил, что, сидя в институтском гнезде, они назавтра непременно взлетят? Я не отстал от них, нет. У меня длиннее полоса разбега. Да, я просто дольше бежал по земле.

Но уже наутро я был в институте, хлопотал о восстановлении.

На факультете меня не признали. Четыре года — солидный срок. Сменилось руководство. Кто-то защитился, кто-то уехал, кого-то перевели в другой институт. Мои доводы сочли несостоятельными, предложили сдать вступительные экзамены. Прошел и через это. Повторное уведомление: «Вы зачислены» — мать извлекла из почтового ящика сама. Прочла и расплакалась. Когда я вернулся домой, застал мать сидящей за столом, на котором лежало все то же уведомление с сиреневыми разводами поплывших чернил.

В первый же день занятий я попал на прием к декану. Декан выслушал мою историю, перечитал уведомление. Сказал: «Силен!» Решительно опустился в кресло и написал приказ о моем восстановлении на втором курсе.

Хорошо помню свой диплом. Долго разглядывал грубое тиснение, никак не укладывались, не совмещались напряжение трех последних лет и эта микропапочка, и микровкладыш с перечислением «хор», «отл», «хор», «отл», «зачет».

Телефон разрывался, телефон не давал покоя. Звонили друзья: «Ну как?» Звонила мать: «Я достала роскошный торт». Звонили… «Нет, нет, нет. Еще успеется, потом, после, может быть, завтра. А сейчас? Сейчас я поеду в школу. Я хочу узнать, как часто проводятся вечера-встречи выпускников».

Потом проектный институт, экспериментальная мастерская.

В институте меня сторонились. Я склонен к внезапным поступкам. У меня забавное прозвище — Гипертоник. Никакого отношения к состоянию здоровья.

Наш шеф говорит афоризмами: «Если ваша идея прогрессивна, она всегда в меньшинстве. Мало предложить идею. Надо уметь создавать вокруг нее зону повышенного давления».

На одном из совещаний мое отсутствие было замечено и имело следующие комментарии: «Не вижу создателя зон повышенного давления, куда подевался наш Гипертоник?» Все засмеялись, сочли шутку удачной. Так появилось прозвище.

В жизни я считал себя человеком поднаторевшим, самостоятельным, и все-таки… Вот именно, и все-таки Иннокентий Петрович Савенков сестру Лиду боится. Мой страх оправдан. С первых дней знакомства между нами установились какие-то небезразличные отношения, в обращении мы постоянно путаем «ты» и «вы». Сестра Лида вечно призывает меня в союзники. Она человек настроения. Быть союзником сестры Лиды — значит подчиниться ее настроению. Я бунтую, я не соглашаюсь, а в ответ слышу злое: «Предатель».

— Ты хорошо танцуешь, — говорит сестра Лида. Теперь оркестр играет медленное танго. — Почему ты отказываешься жить у нас?

Сомнение — основа творчества. Я сомневаюсь.

— Боишься?

Я скорчил гримасу.

— Нам не страшен серый волк.

— Меня боишься? — уточняет сестра Лида.

Не вижу, но чувствую ее усмешку.

— А вы, юноша, моралист!

Слово «юноша» меня коробит. Между нами разница в два года. Сестра Лида старше.

— Не хочется вас стеснять… И потом вы с папой вдвоем как-никак. А мать совсем одна.

Ада танцует с рыжим лейтенантом. Не то троюродный, не то двоюродный брат. Я смотрю на Аду, она оглядывается, ей хочется услышать наш разговор. От подобной догадки мне делается неловко. Я краснею. Сестра Лида замечает мое смущение. Истолковывает его по-своему…

— Итак, ты на пороге счастья. Но всякий порог — только порог. В спешке можно споткнуться.

— Совет умудренного жизнью?

— Если хотите, да.

— Кого же ты опекаешь: меня или сестру?

Сестра Лида испытующе посмотрела на меня.

— Мы слишком заинтересованно разговариваем. На нас обращают внимание. — Вызывающе засмеялась.

Я вдруг почувствовал, что танцую с женщиной. Какой-то неуловимый жест, движение — и начинаешь замечать линию плеч, высокую шею, стараешься не думать, но все равно думаешь, что рукой касаешься спины.

— Значит, поедете к маме?

— Еще не решил.

— Тесниться у мамы, вместо того чтобы жить нормально у нас. Где логика?

— У вас — еще не значит нормально. Разве не так?

— Так, все так, уважаемый Росси. Вы на редкость проницательны. Господи, да что я, на самом деле! Решайте, как нравится. Вам жить.

— Нам, — соглашаюсь я.

Мелодия танго сходит на нет. Еще поворот, все!

— Проводите меня на место. Я не хочу больше танцевать.

Нескончаемая череда участия! Незнакомые лица улыбаются мне, незнакомые голоса не скупятся на похвалу, незнакомые руки треплют по плечу, трогают за локоть, отчего моя неловкость лишь возрастает многократно, и как укор колкая реплика сестры Лиды:

— Вы нравитесь женщинам. Поздравляю.

Не знаю, кому отвечать, а фраза едкая, засела в мозгу. Жду, когда череда улыбающихся лиц останется позади. Туда, к пустым стульям, как к острову спасения. Уединение минутно, говорю торопливо:

— Не понимаю, почему вам так хочется разозлить меня именно сейчас и именно здесь.

— Разозлить вас? — сестра Лида смеется. Манера смеяться у Лиды нагловатая, броская.

— Нет-нет, вылеты отменены. Дождь.

— Что?

— Семейная шутка. Наш телефон все время путают, спрашивают аэропорт. Обычно отвечаем: «Вылеты отменены. Дождь». Вы хотите вернуть билеты? — Сестра Лида медленно опускается на стул. — Как здесь душно! Я наговорила глупостей, забудьте этот бред.