Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Стучат часы. Бой густой, басистый. Бом! Бом! Надо говорить: «У наших часов солидный бой». Какой-то посторонний звук. Не угадаешь. Все иное, даже звуки. Надо говорить: «В нашей квартире на кухне подтекает кран». Утром я решил умыться, меня остановила Ада.

— Первым моется папа, — пояснила Ада, — затем сестра Лида. Мы замыкаем. Папа раздражается, когда утром занят туалет или ванная комната.

Я не обиделся, наоборот, мне стало даже весело, и я пошутил:

— Слава богу, хоть какое-то подобие нашей коммуналки. Перед ванной комнатой висит график посещения. Каждой семье — свое время. Проворонил — мойся на кухне!

Шутку не оценили. Сестра Лида хмуро съязвила:

— Придется отвыкать. И не дергай так дверь. На твою силу не крючок, а засов нужен.

Сейчас меня остановит Ада и непременно пояснит: «В нашей квартире так не принято. У нас стучат!» У меня никогда не было «нашей квартиры». «Если взять за норму студенческое общежитие, — размышляю я, — в этой комнате можно поставить семь кроватей. Можно и восемь, но тогда трудно будет подходить к столу и окну».

Вчера Ада спросила:

— Ты так и будешь называть папу Константином Аверьянычем?

Я мог бы ответить: «Надо привыкнуть», но я смолчал.

Интонация вопроса исключала случайность. Я за естественный ход событий. Всему свое время. Так подумал, но не сказал, побоялся обидеть.

Ее не устроило мое молчание.

— Ты слишком красноречиво пожал плечами, объясни.

— Изволь. В таких случаях не дают обязательства. Все приходит само собой.

— Вас поняла, — закусила губу и вышла из комнаты.

Месяц назад мы были просто Кеша и просто Ада, я мог отмахнуться от ее каприза, посмеяться над ним. Теперь же нет. Я муж, глава семьи. Позволить ей утвердиться в правоте, значит, превратить любой факт в фактор. Звучит заумно, но справедливо. А если по существу: ссоры начинаются с мелочей.

— Твои обязательства никому не нужны, просто мне казалось…

— Что именно?

— Ты ведешь себя так, будто бы ты в этом доме проездом, как гость.

— Я и есть гость.

— Вот как? — она делает шаг назад. — Только сначала ты хам, а уже потом гость.

Я зажмурил глаза. Как важно убедить себя, будто все происходящее тебе приснилось.

— Быт заел, быт.

— Тебя заешь. — Я слышу, как она зло смеется. Вздрагиваю, приподнимаюсь на локтях, заглядываю в спящее лицо жены, прислушиваюсь к ее дыханию.

Показалось. И смех показался.

— О, господи! Ну хорошо, я буду называть его папой, папочкой, папулей!

Отвернулся к стене и сам себя спросил: «А дальше что?»

— Нашего полку прибыло, — сказал папа и подхватил угол стола, неудобно застрявшего в дверях. — Книги, если хотите, можно поставить в моем кабинете. Места хватит.

Потом мы все собрались на кухне, и папа произнес речь.

— Живем один раз, — сказал папа. — Это не открытие, а очевидность. Давайте жить красиво. Ура!

Папин призыв вселяет оптимизм, но не дает рецептов, как жить.

То, что я женат, и дом, куда я частенько наведывался гостем, теперь мой дом, и здесь мне придется жить по иным, неведомым для меня законам, я понял уже на следующее утро.

— Молодожены, подъем! Мир неги кончился, да будет мир труда! — голос у сестры Лиды требовательный, низкий.

Ада высунула ногу из-под одеяла, подвигала пальцами, хотела проверить, холодный ли воздух в комнате или ничего, зевнула:

— У, деспот чертов.

Я поморщился. Конечно, сестра Лида может говорить, что ей заблагорассудится, но зачем же стучать в дверь? Мерзкое ощущение, будто ты в гостинице и тебя застали в чужом номере.

А когда сестра Лида постучала второй раз, я понял, что неудовольствием дело не обойдется. Я неторопливо одевался, зло поглядывал на дверь, ожидая третьего стука.

В конце концов, это наша первая неделя, незачем по пустякам раздражаться, еще все устроится. И вообще, начинать со ссоры — занятие для идиотов.

Я не соглашался на переезд. Придумывал десятки отговорок, в ответ Ада расплакалась, и я уступил. И вот теперь, возвращаясь в мыслях к прошлому разговору, ругаю себя за мягкотелость: следовало проявить характер, настоять на своем. Кто я тут? Муж профессорской дочки, баловень судьбы.

Это сестра Лида. Поет сестра Лида хорошо, но все равно ее пение меня раздражает. Я даже уверен, что в любой другой день Лида петь бы не стала. А значит, поет она нарочно, для меня. Если об этом догадался я, то непременно догадаются и папа и Ада. Нет, какая-то чертовщина!

— Я вас боюсь.

— Ах-ах, все шутите.

— Нет, я серьезно.

— Напрасно, я добрая. Папа! Нет, ты скажи, скажи: ведь правда, я добрая женщина?

— Да, да, Лидок, ты самая добрая.

— Вот видите, папа справедлив, он не станет кривить душой. Я великодушна и незлопамятна.

Я ищу сигареты, оглядываюсь на Аду. Она так и спит с высунутой ногой. Я осторожно подтыкаю одеяло. Целую жену и на цыпочках выхожу в коридор.

Папа не в счет. Папа увяз в науке. Он подобен ловцу жемчуга, который появляется на поверхности океана только для того, чтобы передать из рук в руки добычу и, набрав в легкие воздуха, вновь нырнуть. Мама тоже не в счет. Мама знает лишь то, о чем ей рассказываю я. В гости мы приходим нечасто. Мама суетится на кухне, а мы сидим друг против друга, я встревожен обилием нахлынувших воспоминаний, вызванных этим вот креслом, окном, из которого вечно дует, старым ковром загадочного возраста (лет двухсот пятидесяти, а то и трехсот — приданое прабабушки), приземистой этажеркой в стиле позднего барокко, где неудобно распихана сотня-другая книг. Моих любимых книг, каждую из которых я знаю наизусть… А рядом — швейная машина. Разные были времена. Лет до пятнадцати все, что я носил, шилось на этой машине.

Ада выходит на кухню. Маме не терпится представить Аду соседям. У нас хорошие соседи.

Жили бы вместе, наверное, ссорились бы. А так гости — всегда радость. За столом все по-старому: говорят женщины.

Ада получает необходимые советы. Вспоминают общих знакомых. Опять же со свадьбы. Потом будем долго прощаться, приглашать к себе, извиняться, что натоптали в передней, как-то стыдливо целоваться, будто на ходу привыкая к этому ощущению.

А утром я приду на работу ободренный мирным вечером и буду расположен острить, устраивать хохмы, но тут обязательно задребезжит телефон. И кто-нибудь из проектировщиков сипловато пробасит: «Савенков, тебя. Приятный женский голос».

Я удивленно посмотрю в сторону говорившего, пожму плечами и пойду. И буду делать вид, что приятный женский голос меня совсем не волнует. И звонок этот ни к чему, работы по горло. И вообще, что за нелепая привычка звонить в середине дня?

— Я вас слушаю, — грубо пробормочу в трубку.

В ответ услышу мягкий голос матери: