Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Если вы настаиваете.

— Оставьте высокопарный стиль: «Если вы настаиваете…», «Как вам будет угодно…». Ради бога, не становитесь в позу римского сенатора. У вас другая роль. Почему вы молчите?

— Жду…

— Чего именно?

— Когда вам надоест меня воспитывать.

— Вот как? Недурно пущено. А впрочем, вы правы, жених. Я старая сварливая баба.

— Этого я не говорил.

— Да, — соглашается сестра Лида. — Не говорил, но подумал.

Сестра Лида печально улыбается:

— Ты знаешь, жених, мне не следовало приходить на эту свадьбу. Чужая радость не греет. Хуже — она забирает оставшееся тепло. Приходишь лишь для того, чтобы убедить себя: «Ты не одинока. Чем радостнее начало, тем тревожнее путь». Пустой номер. Твоего усердия не оценят. Все заняты собой. Никто не нуждается в проповедниках. Грехов достаточно, но никого они не тяготят… Господи, как же здесь холодно! Скажи им, чтоб закрыли окно.

Я послушно поднялся, но она удержала меня, поднесла палец к губам:

— Тс-с! Один совет. — Поманила к себе и зашептала торопливо, обдавая лицо горячим дыханием: — Во всем должно быть чувство меры. И в откровенности тоже… Особенно с женщинами.

Я хотел что-то ответить, но не успел — всех пригласили к столу.

— Друзья мои, — сказал папа. — Жребий брошен. Рубикон перейден. Выпьем за мужчин.

Пропажу обнаружил старый Семен. Щемящее чувство тревоги больно толкнуло в бок. Он вздрогнул во сне, проснулся. Он был суеверен, этот старый цыган. «Шофер оказался несговорчивым, не к добру это». Бесшумно поднялся, старательно обошел разметавшегося во сне Лело, откинул полог… Белесый рассвет завис над табором.

Туман стлался по земле, старик поежился.

— Студить начинает, — сказал он вслух, зачем-то посмотрел под ноги. В траве застряла недокуренная сигарета. Поднял. Судя по всему, бросили вот-вот, сигарета была еще сухой и теплой. Потер меж пальцев, табак послушно высыпался на ладонь…

— «Дымок», — одобрительно пробурчал старик. В зубы ткнулся холодный мундштук трубки. Старик закурил.

«Кого же с конем послать? Дело не шутейное. Тимошку? Нет, Тимошку нельзя, горлом слаб. Руслана, а кто за лошадьми ходить будет? Руслан при деле, Лело еще мал. Значит, Антона. Этот что хошь продаст. Правда, в деньгах аккуратности нет. Больше некого, пусть едет. Дело рисковое, по нему как раз. Ну а деньги? Что ж деньги? Деньги стребуем».

Он подошел к загону со стороны поля. Ему не хотелось, чтобы конь увидел его. Старик раздвинул кустарник и обомлел: коня не было. Его не было ни в загоне, ни на старой стерне, он не пылил по дороге, его не было вообще.

— Ушел, — потерянно прохрипел старик и, обессилев, прислонился к дереву. — Ушел!

Произносить заклинания не входило в привычку старика. Одного пинка оказалось достаточно, чтобы сторожа проснулись.

— Храпите, сучье отродье! — процедил старик сквозь зубы.

Тот, что был выше, вскочил сам, второго старик поднял за шиворот.

— Ну, чего глаза вывалил! Убью, вошь непутевая!

Старик занес тяжелый кулак, но тут произошло непредвиденное: рука плетью рухнула вниз, старик покачнулся, обмяк и стал медленно сползать на землю.

Он был суеверен, этот старый цыган. «Несговорчивый шофер — не к добру. Ох, не к добру». Табор проснулся.

Было около шести утра. Младший лейтенант милиции Григорий Чмырь, сморенный вконец безликим дежурством, благополучно дремал, притулившись к теплым батареям, как раз в том месте, где две стены комнаты образовывали довольно острый угол. Подобие геометрической фигуры помогало лейтенанту удерживать собственное тело в вертикальном положении, а значит, и довольно рельефно обозначать свое присутствие за столом, скорее напоминавшим столярный верстак, нежели кабинетную принадлежность.

Младший лейтенант Чмырь причмокивал пухлыми губами и миролюбиво всхрапывал. Последнее, бесспорно, свидетельствовало о том, что младший лейтенант абсолютно спокоен и согласно графику дежурств видит сон номер три, где его зазноба Юлия Мазурок, работник областной библиотеки, отплясывает с ним танец шейк, столь модный нынче в южных городах. Костюм на нем был беспрецедентно модный и, бесспорно, штатский. Мероприятие значилось внеплановым и имело место на квартире его друга Леши Димчука, большого ценителя джазовой музыки. Следующим было «Арабское танго», которое он опять же танцевал со своей зазнобой Юленькой. Близость ее тела рождала целую гамму дотоле дремавших чувств, и лейтенант начал натужно стонать, будто предвиделись сложности с выполнением команды его непосредственного начальника капитана Постникова: «Возьмите себя в руки, Чмырь, не расслабляйтесь».

Сон следовал своему незамысловатому сюжету, когда дверь дернулась, с треском распахнулась. Младший лейтенант милиции Чмырь бдительно открыл, а затем не менее бдительно прикрыл глаза…

Человек был коренаст, взволнован и небрит.

Быстрота, с которой человек пересек комнату и устремился в коридор, поочередно тычась то в одну, то в другую запертую дверь, говорила о чрезвычайном беспокойстве.

Ситуация требовала выдержки. Младший лейтенант Чмырь не встал и не вернул человека окриком назад. Нет. Подобная упрощенность в действии скорее характерна для его сменщика — лейтенанта Сержикова. А для него — нет. Здесь главное — фактор внезапности… Гражданин не иначе как даже не заметил, что он, лейтенант Чмырь, на посту… Он вернется, он не может не вернуться. Выход из отделения милиции всего один.

В милиции — и вдруг никого! Потрясение? Бесспорно. Лейтенант Чмырь не смог скрыть волнения и облизал свои пухлые губы.

«Не только кто-то есть, а бдительно, подчеркиваю — бдительно, наблюдает за всеми действиями нарушителя. Потрясение повторное, а значит, окончательное…»

Он мне: «Простите», — робко и сбивчиво.

А я ему: «Ничего, прошу садиться», — иронично и спокойно.

Ожидал он такого оборота событий? Нет, не ожидал. Значит, инициатива в чьих руках? В моих».

Удовлетворенный ходом собственных мыслей, младший лейтенант Чмырь стряхнул с себя остатки дремоты, бросил на видное место пачку сигарет «Шипка» и стал ждать.

Младший лейтенант Чмырь был лишен металла в голосе и по характеру считал себя человеком мягким и впечатлительным. Подобное сочетание душевных качеств лейтенант воспринимал не иначе как иронию судьбы, отчего каждодневно страдал.

Судя по нарастающему гулу шагов, человек возвращался. Лейтенант сдержанно откашлялся и посмотрел на часы.

Незнакомец влетел в комнату, увидел лейтенанта, какую-то минуту справлялся с собственным удивлением, затем присел, хлопнул себя по коленям и, зло округлив глаза, сказал:

— Вах! Сидишь, порядок караулишь. Большим человеком себя чувствуешь. Эх! Скажи, здесь Советский власть есть, да? Мы какой век живем? Девятый, пятнадцатый, да? Мы двадцатый век живем!