Николай Рыжих - Избранное

— Решил, значит, уйти? — Она пока не подписывала обходной, все еще ногти обследовала.

— А природа там, — продолжал Страх. — Если бы ты увидела хоть раз…

— Коля, ты же рыбак. — Она продолжала полировать ноготки…

Бежит по колхозу радостный старик. Издали поднимает обе руки:

— Ты как здесь? — опешил я.

— Приехал! — торжественно доложил он.

— А баба Поля?

— Приехала… Сейчас у Николая Николаевича был.

— Ну, как материк?

— О-о-о! — сощурил один глаз старик и округлил рот. — О-о-о! фруктов… помидор, огурцов, яблоки не знали куда девать. У меня же там сад.

— Здорово, значит?

— О-о-о! — Его рот очертаниями напоминал Каспийское море, где Кара-Богаз-Голом был единственный зуб, причем железный. — Дыни, арбузы… У меня же там усадьба, Полина не знала, куда яблоки девать. Каждое утро два ведра яблок собирала, паданца. Двадцать корней вокруг дома.

— Да-а-а…

— Каждый день — воскресенье, — продолжал старик. — В саду у нас печка, варенье варили. Из малины. Каждый день — воскресенье. Картошка, капуста, хренок, пензию и не тратили. О-о-о!

— А сейчас куда бежишь? По гостям?

— К Сашке Медведеву. — Старик полез за куревом. — Сейчас был у Николая Николаевича, разговаривал насчет невода, хочу к Сашке, в старую бригаду.

— Ничего не понимаю, а как же дом, двадцать корней… варенье?

— Все бросил, — продолжал старик, прикуривая. — Дочери оставил. Она, правда, в городе живет, но летом будет приезжать, как на дачу.

— Так ты что? Совсем приехал?

— Капитально, — доложил старик. — С концами.

— Ну и толчки! А я думал…

— А понастроили вы тут, — не дал он мне договорить, — клуб-то какой… что твой Ленинград. А домов-то сколько! Ну, я пойду, — он тряхнул мне руку. — А то, может, у него уже все места заняты… В старую бригаду хочу.

Осман Магомедович Магомедов стоял на зеленом ковре перед председательским столом.

— Понимаешь, Николай Николаевич, мине не невуд надэ. А чито сказал Сашка — тьфу! — старик мнимо плюнул на зеленый ковер и шаркнул ногой по тому месту, где должен быть плевок.

В этом году Османа Магомедовича Магомедова начальство не пустило на невод — совсем никудышный: спина перекрюченная, все суставы во всех костях скрипят, колени поют, лицо же в таких морщинах, что глаз не видно. И то сказать — сорок лет на рыбе! Сколько этих ветров, штормов, дождей и разных морозов камчатских терзало его. Изрыбачился до конца всякого предела. Когда на правлении укомплектовывались бригады, Сашка Кужимов, инженер по добыче, рассмеялся, прочитав заявление Османа Магомедовича.

«А ведь какой рыбак был, — думал председатель, глядя на старика. — Лучше его оттяжки никто вязать не мог, на подрезке тоже незаменимый человек. А на каплере? А сейчас что? Ну куда его? Может, нужда заставила, деньги, может, понадобились?»

— Слушай, Осман Магомедович, вот тут у нас есть место на кислородной станции… хорошее место: в тепле, в сухом… оклад неплохой: правда, работа ночная, но оклад хороший…

— Э-э-э, Николай Николаевич, — морщины так и заходили на лице старика, — у меня пензия имеется… дэти повзрастали… в могилу, чито ли, я денки заберу… там дыва кывадратный аршин всего…

— Но ведь ты сам знаешь работу на неводе… — председатель замялся, неудобно было говорить о главном. — Ты и сам как-то говорил, что и руки и ноги…

— Правилна! — перебил его старик. — Правилна. Руки — псе, ноки — псе. Двасать пять уколов доктур дэлал в локти — толку нэту. Висят, и псе. А ноги… кыно сыжу, нога на нога нэ положу. А положу, потом сынять не могу. Доктур нэ захотел уколы дэлать, говорит, у тебя там морыская соль и ракушки, уколы не надэ.

— Ну вот, видишь, — поднял глаза председатель.

— Николай Николаевич, — опять не дал говорить председателю Магомедов, — та долыжность, которую я буду делать на невуде — нет. Я сыам придумал.

— Ну, а что?

Старик склонился над председательским ухом и сообщил величайший секрет:

— Чай рыбакам варить.

— Ну, тогда, — засмеялся председатель, — тогда… если рыбаки возьмут.

Старик вдруг выпрямил шею гвоздем, а выражение лица стало непреклонным. И зашевелил бровями. Затем все морщины поползли в разные стороны, и на лице его заиграли укоризна и сожаление.

— Эх, Николай Николаевич! — он снисходительно смотрел на председателя. — Николай Николаевич — читобы меня не возьмут? Эх, Николай Никол…

— Хорошо, хорошо, — заспешил председатель.

Татьяна Будникова жаловалась своей куме, Анне Гнездаловой:

— Старый черт в море подался. А там, на этом «Спутнике», Джеламанов собрал одних «муроводов». Хрена лысого они там заработают. А ведь с такой должности ушел.

— Ушел все-таки, сатана, — констатировала Гнездалова. — Четыре сотни получал, дак мало ему было.

— Да боле, кума, боле. Да деньги — ладно, а здоровье-то? Ведь матросом пошел. Ведь ему ж не двадцать и не тридцать… Ох, хо-хо, хо-хо! Ничего не могла сделать, уперся как бык. Вон, гляди! — Будничиха показала на идущий по речке сейнер. Сейнер шел на выход в море.

По его палубе расхаживал Будник. Он придирчиво рассматривал палубу, потрогал лебедку, сощурился на невод. Широкие ноздри его вдыхали рыбий запах, которым на рыболовном судне пропитано все, даже гвозди. У него сегодня был праздник.

— Ох, хо-хо, хо-хо, с такой должности ушел.

На берегу он работал начальником сетепошивочного цеха.

Ну прямо как в чеховском «Злоумышленнике»:

«— Гайки, Денис Давыдов, отворачивать нельзя.

— Так что, вашевысокородь, лучше гайки грузила и не найтить.

— Ведь поезд с рельс сойдет.

— Так что вашевысокородь, и чижелая и дырка есть».

Действующие лица находятся в таком вот положении: начальник отдела кадров за столом, перед ним топчется не молодой уже мужчина. Он мнет модную, с узкими полями шляпу — так она не гармонирует с его толстым корявым пальцем, и кто ему ее всучил? Его модный костюм тоже не идет к его обветренному, в жестких складках лицу, — видно, что этому человеку не раз приходилось выходить на предел человеческих возможностей.

На лицах обоих полнейшее недоумение.

— Я вас, Василий Клементьевич, не совсем понимаю, — внушительно и спокойно говорит начальник отдела кадров. — Вы работаете старшим механиком в комбинате?

— Ну, — соглашается мужчина.

— Оклад у вас приличный, тем более если есть надбавки.

— Восемь.

— Ну вот, почти двойная зарплата. А на сейнере, куда вы хотите, «чи поймаешь, чи нет». Картежная игра.

— Двадцать лет на сейнерах молотил в Усть-Камчатске.

— Значит, все сами понимаете. У нас ведь колхозная система, перейдя к нам, вы теряете все надбавки. Да и предложить мы вам можем только мотористом на сейнере.