Вячеслав Королев - В лесах Карелии

— Косачами, черт возьми, за балансы отчитался? Кто тебе позволил...

— Константин Михайлович, — тихо и устало проговорил Ковалев, — и вы бы на моем месте точно так поступили. Я уверен в этом. Разве дело в избиении? У всех не хватает автомашин и запчастей. И у меня их нет. И вы это знаете.

Пантин внимательно посмотрел Ковалеву в лицо, потом махнул рукой, плюнул и пошел в свой кабинет.

Вечером, когда секретарь министра попросила Ковалева зайти, министр сидел за столом, склонившись над какой-то картой. Поманив Ковалева к себе пальцем, он мотнул на карту головой и проговорил:

— Покажи-ка, какие реки от вас текут прямо в Финляндию.

Ковалев склонился над картой Карелии, которая лежала перед министром.

— Вот эти, — показал он две реки.

— Сплавлять по ним можно?

— По одной можно, по второй — не знаю.

Министр вопросительно поднял глаза на Ковалева. Он не привык к ответам «не знаю», тем паче в таких вопросах, как география вверенного хозяйства.

— Это потому, Георгий Михайлович, — пояснил Ковалев, — что в этом районе у нас ничего нет. Железная дорога подойдет туда лет через десять.

— А автомобильные дороги?

— От станции Кочкома приличная автодорога.

Немного помолчав, министр снял пиджак, повесил его на спинку кресла и, заложив руки под подтяжки, начал вышагивать по кабинету. Ковалев молча следил за министром глазами.

— Присаживайся, Сергей Иванович, не стой. Есть серьезное дело. Финны обратились к нам с неожиданной просьбой: организовать поставку древесины им с нашей территории сплавом непосредственно по рекам, пересекающим государственную границу. Есть мнение об удовлетворении их просьбы. Дело это, ты понимаешь, политическое. Ход выполнения наших обязательств в первые пару лет будет находиться под неослабным контролем. «Экспортлес» переговоры с финнами уже начал.

— Так у нас же на границе в этом районе ничего нет.

— Много где ничего нет. Организуешь там хозяйство специально для поставки древесины финнам. Торопись, в следующую навигацию надо им отдать уже не меньше полутораста тысяч. Чем нужно помочь — завтра скажешь. — И, протягивая руку, буднично закончил: — Ну, будь здоров, действуй.

Государственная граница между Союзом Советских Социалистических Республик и буржуазной Финляндией. Тщательно очищенная просека. Узкая автомобильная дорога от небольшого домика проходит под финским шлагбаумом мимо их пограничников и уходит дальше в глубь Финляндии. По этой дороге наша делегация идет встречать финнов к самой границе.

Возле границы все выглядит одинаковым: тот же лес, та же дорога, те же пограничники; даже птицы чирикают одинаково что на той, что на нашей стороне. Но когда стоишь между шлагбаумами в центре просеки, кажется тебе почему-то, что тянет с той стороны какой-то холодной струей. И это чувство не покидало Ковалева никогда, при любой погоде, в любой точке границы. А бывал он во многих местах.

Вообще Ковалев оказался человеком не «заграничным». Уклонялся от поездок за пределы Родины как только мог. Если ехал — значит, невозможно было отказаться.

Однажды явился к первому секретарю ЦК компартии республики Лубенникову и попросил:

— Леонид Игнатьевич, подпишите вот эту телеграмму в Москву. Я болен и выехать во Францию не могу. Вашей подписи поверят.

— Как не можешь?! Три недели во Франции, Париж... Ты что?

— Можно не ехать? — глухо спросил Ковалев. — У меня со сплавом неважно.

Долго смотрел Лубенников на Ковалева, потом вздохнул, молча подписал телеграмму и, возвращая ее, тихо, с большой теплотой проговорил:

— Деревяшка ты у нас... непутевый...

Нет, неуютно чувствовал себя Ковалев за границей.

Когда-то мать, работавшая акушеркой на две волости, уезжая на десять дней, оставила семилетнего Сережу в семье деревенского священника. Семья была культурная, гостеприимная. Поп, попадья и двое сыновей ухаживали за Сережей, как за дорогим гостем. А он, сдержанный и спокойный днем, ночью затыкал рот углом подушки, чтобы никто не слышал его горьких всхлипываний. Вернувшейся из командировки матери заявил, что он будет во время ее отлучек жить в своем доме один, пусть только кто-нибудь приходит доить корову. Остальные дела он сделает сам.

Попадья видела, конечно, по утрам мокрые от слез подушки и потом рассказала об этом матери. Мать молча улыбалась, но объяснений попадьи не слушала — знала, что ее младший очень плохо чувствует себя в чужой среде.

Взрослым, рассматривая лондонские, виндзорские, эдинбургские достопримечательности, Ковалев снова чувствовал себя, как в детстве у попа в гостях.

Сидя в «королевском» зале знаменитого отеля «Савой», где можно встретить самых именитых людей Англии, и глядя на танцующих девушек, причудливо украшенных разноцветными перьями, он поймал себя на том, что шепчет потихоньку: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том...» А перед глазами — просто случайная мишура, это скоро пройдет, надо немного потерпеть.

И ночью в номере думалось: «Хорошо живут, богато. Все действительно красиво, сделано на века. Но какое-то все чужое, холодное...»

Ковалев ворочается, нервничает. Включает настольную лампу на тумбочке и закуривает папиросу. «Чужое, чужое... Черт возьми, чего я мучаюсь?! Именно чужое, не родное, не русское. Поэтому и на душе муторно, поэтому и холодом от всего тянет. Не по мне!»

Много не передумаешь, пока идешь двести метров до шлагбаума. За финским шлагбаумом их уже ждут пограничники и представители крупнейшей в Финляндии лесодобывающей и лесоперерабатывающей фирмы «Энсо-Гутцайт». Парочка любезностей через шлагбаумы — и стороны сходятся посреди просеки. Приятные улыбки, рукопожатия, шутки. Затем все отправляются на нашу сторону.

Представляют финнов: погранкомиссар, выхоленный, хорошо сложенный аристократ средних лет; его заместитель; переводчик, длинный и гибкий, отлично владеющий русским языком. Фирму представляют: начальник лесного отдела Ройто (все время курит сигару, перекладывая ее из одного конца рта в другой), его заместитель Колихмайнен; переводчик фирмы Саяма — невысокий старый человек (через год уходит на пенсию), кисло смотрящий на все и всех, в том числе и на своих хозяев. Однажды, когда после официальной части стали пить водку, Ковалев шепнул ему на ухо:

«Странное дело. «Саяма» звучит по-японски, а вы человек явно русский. Прибавьте одну букву, получится «Саямаа». Станете финном».

Переводчик внимательно посмотрел на Ковалева и достаточно громко ответил: «Ну их всех к чертям собачьим, через год ухожу на пенсию, перестану батрачить. А насчет недостающей буквы — разрешите представиться снова. — Он встал со стула, протянул руку и теперь уже совсем громко отрекомендовался: — Петр Петрович Саямов, бывший помещик из-под Воронежа».