Вячеслав Королев - В лесах Карелии

— Ты слышал о случившемся?

— Нет, ничего не знаю.

— Немедленно на станцию, возьми спасательный поезд железнодорожников и поезжай в леспромхоз. Распоряжение о поезде дано.

В этом леспромхозе участок узкоколейки от нижнего склада до седьмого километра из-за плохого рельефа был построен с крутыми спусками к поселку и большим количеством поворотов. Поэтому, когда вечерами везли из леса людей (тогда ездили стоя на платформах, вагончиков еще не было), платформы с бревнами отцепляли на разъезде седьмого километра, клали под колеса «башмаки» и дальше в поселок везли только людей. Так было всегда. Но сегодня случилось страшное: девушка-сцепщик не подложила «башмаков». И шесть платформ бревен, набирая скорость, двинулись вслед за ушедшим поездом, на четырех платформах которого, держась за бортики, стояли люди... Никто не успел спрыгнуть с платформы медленно движущегося поезда, когда в полутора километрах от поселка из-за поворота с большой скоростью выскочил состав с бревнами. Удар был настолько сильный, что паровоз отбросило в сторону на несколько метров, платформы помяло, а бревна по инерции рухнули на платформы с людьми.

Когда Ковалев прибыл к месту происшествия, там творилось что-то неописуемое. Родственники рабочих, узнав о случившемся, бросились искать своих. В темноте, освещаемой только белизной снега, ничего нельзя было увидеть, поэтому розыски проводились «на голос». Каждый выкрикивал фамилию, кричали сразу все. Некоторые пытались разобрать нагромождение бревен, но это вызывало крики и стоны придавленных.

Четырьмя сильными прожекторами осветили место катастрофы. Дальше следовало отогнать родственников и приступить к разбору бревен. Но люди не хотели уходить. Казалось, никакая сила не заставит их это сделать. Ковалев приказал стрелять вверх из ружей залпами — никто не обратил внимания.

— У вас нет пожарной машины? — обратился он к начальнику аварийного поезда.

— Три мотопомпы. Струей можно сбить человека с ног.

— Давайте быстро сюда!

Люди, над головами которых в свете прожекторов заискрились струи мотопомп, сначала опешили, не понимая, что это такое, но потом с еще большим усердием бросились разыскивать родственников.

Ковалев, охрипший от напрасных криков, приказал начальнику поезда:

— Направьте все три струи на людей.

— Может, одну сначала?

— Все три! Исполняйте!

Люди бросились за пределы освещенной площадки, куда не подавалась вода. Началось организованное спасение пострадавших.

И сейчас, стоя над утопленником, Ковалев вспомнил прошлые события. Не было у него такого состояния. Он принял тогда случившееся как стихийное бедствие. И не поставила тогда его совесть перед ним вопроса о его личной ответственности перед пострадавшими. Да, виноват бывает и стрелочник, но виноват и тот, кто такого стрелочника поставил.

А в прошлом году дело выглядело уже иначе. Пока Ковалев отдыхал в санатории в Гагре, наконец-то взяв отпуск, в его хозяйстве произошло несчастье: сгорел вагончик. Произошло это так: вечером рабочие сели в узкоколейные пассажирские вагончики, чтобы ехать домой. В один из вагончиков, в котором топилась «буржуйка», вошел рабочий с ведром этилированного бензина. Кто-то из рабочих потребовал, чтобы он немедленно вынес его. Вошедший поставил ведро недалеко от печки и поднес протестовавшему комбинацию из трех пальцев. «А этого не хочешь?» — спросил он с угрозой. Это был человек, неоднократно сидевший за хулиганство. Связываться с ним и выставлять его силой никто не захотел. «Ну и черт с вами», — проговорил возмущавшийся рабочий и перешел в другой вагон.

Поезд пошел к поселку. В пути в злополучном вагончике начался пожар. Вагон мгновенно охватило пламенем. Комиссия, организованная для расследования, нашла причину: то самое ведро, поставленное недалеко от печки...

После отдыха Ковалев явился на коллегию министерства, не имея ни малейшего представления о том, зачем его пригласили заехать в Москву по пути из Гагры в Петрозаводск.

Пока министр лесной промышленности Российской Федерации обстоятельно докладывал о чрезвычайном происшествии, Ковалев, уткнувшись взглядом в пол, думал: «Почему он не говорит о несчастных случаях при заготовке древесины? Почему молчит о десятках так называемых «единичных случаев с тяжелым исходом»? Это неправильно! Надо говорить об условиях, в которые поставлены лесорубы, о снабжении, когда не выбьешь самого необходимого. Слишком много производственного риска в лесу, часто неоправданного... А это все — организация дела. Слишком много допусков, приблизительности... Есть и твоя,

Ковалев, вина, есть, коли ты соглашаешься на этот риск, на допуски, на приблизительность...»

Под тяжестью нахлынувших мыслей Ковалев опускал голову все ниже, пока сидевший рядом начальник планового отдела не приподнял его за плечо и не шепнул на ухо: «Чего голову клонишь? Ты в Гагре был, а вместо тебя главный инженер оставался. А за технику безопасности по положению в ответе он, если бы ты даже никуда не выезжал».

Все это Ковалев знал, но не об этом он сейчас думал. Он перебирал в уме всю свою производственную жизнь, оценивал свое отношение к людям, работавшим под его началом.

Наконец, окончив доклад, министр обратился к Ковалеву: «Что вы, Ковалев, можете сказать по этому вопросу?»

Тяжело поднялся со стула Сергей Иванович. Медленно обвел взглядом всех присутствующих на коллегии и несколько дрожащим, но вполне внятным голосом произнес: «Это, товарищи, случилось у меня на предприятии, и за все в ответе я. Любое наказание приму как должное».

И сел. Он слышал, что на коллегии поднялся шум, выступали министр и его первый заместитель, несколько раз члены коллегии голосовали, что вообще не было в традициях этого министерства. Но Ковалев не вникал в происходящее.

«С работы снять! — услышал он резкий голос министра. — О дальнейшем использовании Ковалева на работе решит обком Карелии». Тут же был назначен преемник, который вместе с Ковалевым вечером выехал в Петрозаводск.

Дела в хозяйстве шли плохо. Начинался декабрь, и уже ясно проглядывало невыполнение годового плана. Ковалев с преемником сели за один стол и сделали попытку предпринять что-то для спасения плана. Они были старыми знакомыми и хорошо понимали друг друга.

Вечером Ковалева пригласили на бюро обкома. Он сидел в приемной Лубенникова, в кабинете которого должно было состояться заседание, и молча здоровался с членами бюро, проходившими в кабинет. Наконец пригласили Ковалева. Никто не смотрел на него. Так продолжалось минуты две. Потом Лубенников хриплым, надорванным голосом спросил:

— Ну, что мы с ним будем делать?