Борис Романов - Почта с восточного побережья

…Ишь, как судьба-барыня, все поразложил, а у самого имущества — досточка на стене да на ней дюжина книжек! Об новой жизни толкует, а сам на Исеть смену отбарабанивать идет, как солдат в караул! За народ рассуждает, а сам о местонахождении своем отцу просит не сообщать!

Махнул Авдей рукой на дюже умного братца, на тощей его постели отоспался, опохмелился утром как следует, хозяйке за проломленный стол заплатил да сверх того красненькой облагодетельствовал и двинул прямым ходом, насколько железная дорога позволяла, в Наволок.

А там весна и вообще перемены. Усадьба ергуневская на верхней слободе пуста стоит, Орся у ольхушинских обрывов хутор с мельницей себе стряпает, народ это место уже Выселками прозвал. Погулял Авдей недельку-другую, к Орсе насчет усадьбы подступился.

— Я бы что, — отвечает Орся, — бери себе на здоровье. Токо ведь батюшкино завещание святоозерскому монастырю известно, через волю батюшки преступить не могу! На смертном одре он о том напоминал…

— Да на что тебе две усадьбы!

— А в аренду кому ни то сдам, всё деньги не лишние… Да ты сам-то, Авдей, берись за дело. Лошадку за четверть урожая ссужу, инвентарь задарма отдам — старайся. А там свидетелев найдем, подпишут, сколь ты по хозяйству наворотил, — вот те и твоя доля!

Авдей приподнял брата над землей за грудки, откинул в сторонку.

— Погоди, — закричал, вскакивая, Орся, — погоди, дурень! Пахать не хочешь, так мне на Выселках подсоби! Тех же свидетелев к святым отцам приведем!

Авдей его не дослушал, ушел от обиды в законную свою сторожку на Сташиной ниве, пожил там, от сердца отлегло, на Выселки заявился.

— Давай работу, Орся. Стыдно по деревне мимо собственного дома проходить.

Орся покряхтел для приличия, угол в летней половине отвел, согласился. На работе у него Авдей был аристократом: поденщины избегал, черную земельку копать да щепу вывозить предоставлял костромской артели, сам лишь за валуны, за комли брался, жернова закатывал, сваи под плотину дубовой двуручной бабой осаживал… а как этакой изящной работки нет — шабаш, либо в лес сбежит, либо к реке, либо в Наволок — недопитое допивать.

— Ты, Авдеюшко, гли-ко, не надорвись, — намекал Орся, — ты берись каждое утро за топорик не то лопатку и работай себе. А то ить тебя звать не дозовешься, искать не сыщешься по лесам, по деревням-то. Который раз тебе говорю: остерегись надорваться! С батюшки уж как тщательно мерку сымали, а велик-от гроб ему оказался, с собой кого ни то покойник взять хочет… А ты лучше каждый день поманенечку…

— Что, сульчин жалко стало? — смеялся Авдей. — Так подавись ты сульчинами, Орся! Марью вон лучше пожалей. У меня еще два соболя имеется, на полгода хватит, купцы по ним слюну до полу развешивают…

В те денечки и сдружился он в Наволоке с Савкой Шишибаровым, воистину — черт с младенцем спутался. До Авдеева возвращения Савка в Наволоке первым драчуном слыл, тульской гармонией владел, девок, которые победнее, огуливал, удалью хвастал. Авдей ему что оглобля в спицы влез. В первое же гулянье, на николин день, подговорил Савка своих слободских подпевал Авдея от девок отвадить. Однако Авдей ребятам так наклюкал, что они до утра за банями у озера юшку отмывали. Савкино же самолюбие Авдей пощадил: отвел его в сторонку, все же не на миру промеж буркалок вмазал. Савка после этого неделю со своего двора не вылезал, потемкинский полтинник вперемежку с бодягой к переносице прикладывал. На том и дружба у них завязалась. Савка за Авдеем даже в Небылицы драться ходил, и Авдей ему от щедроты душевной конокрадские убежища показал на Цыганском болоте во время охоты.

И на второй свадьбе Орсиной вместе они гуляли, да так загуляли, что не приведи бог. Очнулся Авдей в уезде, в меблированных комнатах при «Расстанном» трактире. Крест на груди цел, голова чугунная, напротив харя косоглазая улыбается, колючим волосом заросшая — только нос один и торчит. Думал — это сам в зеркале, ан нет, харя чужим голосом заговорила:

— Не узнаешь Максима Косого, Авдей Егорыч? Знатно, браток, ты погулял! Еле мы тебя у посадских отбили, вызволили да сюда затянули. Ты уж прости — сонных капель в водку тебе плеснуть пришлось, иначе как тебя, битюга, застопоришь? Теперича вторые сутки спишь, пора и проснуться, Авдей Егорыч, у меня уж и банька готова.

Вот это кто — Максим с Язынца! Кузнец уездный и слесарь, юности ранней учитель.

— Стар ты, что ли, стал? — еле спросил Авдей.

Максим ухмыльнулся:

— Да и у тебя на груди крест серебряный, а и в усе серебро. Выходит, жизнь не сладка задалась, Авдей Егорыч? Пошли-ко в баньку лучше.

Выпарил Авдей из себя разную хмельную пакость, к Орсе возвращаться противно, вспоминать, как в уезде оказался, неохота, тут-то его и сосватали по старой памяти увести двух жеребчиков с Пронского отделения Хреновского коннозавода. Князьки калмыцкие заявку сделали, цену знатную предложили — и согласился Авдей, поехал с Васяткой Максимовым на дело.

Полмесяца он вокруг отделения крутился, подходы-отходы изучал, загон разведал, расположение конюшен, собак прикармливал, повадки сторожей заприметил, распорядок вызубрил. Темной ночью кинули они сторожевой собаке мясо с ядом, забрались на конюшенную крышу, затем через духовое окно — на потолок простильный, землю с соломой руками потихоньку разгребли, горбыли раздвинули. Авдей первым вниз спрыгнул: так и есть, пусто, как раз в денник для подсосных кобыл попал. Жеребцы в следующих стойлах мирно пофыркивают, молоденькие жеребчики, не злые еще. Фонарь в дальнем конце конюшни горит, возле сбруйной да кубовой комнат, где оба сторожа чай с мятой пьют. Васятка следом спрыгнул, с ближней двупольной двери запоры снял. Авдей через перегородку стойла перегнулся, руку с духмяным хлебом вытянул, будто жеребца погладить, а сам ему мигом верхнюю губу скрутил. Пока ошалел жеребчик от боли, Васятка ему стеганые торбаса на копыта, а вместо Авдеевой ладони — металлическую закрутку. Потом второго жеребеночка таким же манером, и Авдей повел их обоих в коротком поводу из конюшни, поскорее в заугольную тень, пока у них губы не онемели, не отнялись. А Васяткина задача — дверь изнутри закрыть как было, чтобы конюхи сквозняка не учуяли. Тут-то и выронил Васятка на булыжник запорный болт. Ему бы звон переждать, притаившись, а он не выдержал, в дверь рванулся. Сторожа выскочили на стук, за ружья схватились.

Авдей с жеребчиками уже к речке, где подручные калмыки ждали, спускался, когда услышал позади пальбу. Бросил он поводья молодцам, а сам назад. На загон сунулся, а там сторожа со всего отделения сбежались, фонари мельтешат, собаки лают, пули жакановские воздух навстречу сверлят. На землю бросился, пополз по-пластунски, да не успел, подняли там уже Васятку на сенные вилы, парнишка и не пикнул: видать, пуля раньше вил его нашла. Тут и в Авдееву сторону шальная стрельба перекинулась, а главное — собак спустили, пришлось к речке отходить, едва успел раньше собак в воду с головой бултыхнуться. Пулька одна проворной оказалась, погладила жарко руку выше локтя. Стерпел Авдей, на другой берег переплыл, не очень и радовался, что жив остался.