Борис Романов - Почта с восточного побережья

Через сутки окольными путями выбрался к кордону, где жеребчикам масть менять собирались, а там уже гостя с полицией ждут. Снова ушел. До дому добрался, отдал весь авансовый задаток Васяткиному отцу Максиму, погоревал вместе с ним да и убрался раны зализывать в сруб на Цыганское болото. А тут и война германская кстати началась.

Занял Авдей у брата Арсения денег, побрился, омолодился, натянул отставную форму с Георгием и, не спрашиваясь уездного воинского начальника, явился в полк свой в Царское Село, хотя год уже прошел, как срок службы его в запасе миновал. Командир полка так растрогался, что во время смотра показал Авдея полковому шефу великому князю Сергею Михайловичу. Великий князь тоже растрогался, пальчиком крест на Авдеевой груди покачал и повелел нацепить Авдею вахмистерские лычки.

Когда полиция добралась, наконец, до Авдея, он имел уже второй Георгиевский крест и в должности помощника командира пятого эскадрона по хозяйственной и строевой части принимал участие в знаменитой, воспетой всеми газетами того времени, блестящей атаке тяжелой русской кавалерии на австро-венгерские укрепления в Галиции. Под разрывами густой шрапнели и еще более плотными струями пулеметного огня он скакал, размахивая сверкающим палашом и светясь доспехами, в самой голове эскадрона, и до неприятельского бруствера можно было уже дошвырнуть оперенную каску, когда конь его стал на дыбы, а вслед за конем щитом поднялась земля и с грохотом столкнулась с медными его доспехами.

Так оказался Авдей в плену. Но ему досталось еще и этой войны, и следующей, гражданской…

Самолет пролетел над Выселками к вечеру, после ухода Авдея. Звук его мотора возник неожиданно, и Арсений Егорыч сначала ужаснулся, подумал, что вырвались из лесу немецкие автомашины. Но звук обрушился откуда-то сзади, из-за обрыва, и, выбежав в недоумении и страхе во двор, Арсений Егорыч увидел уходящий по-над Ольхушей крест самолета. Крылья стлались низко и через несколько мгновений исчезли за маковками елей, и только мотор все гудел и гудел, перемещаясь в сторону Цыганского болота, волоча за собой по лесу непонятную тревогу.

— Так, — сказал Арсений Егорыч выбежавшим домочадцам, — теперь что ни то будет…

Филька тяжело дышал, разинув мокрый рот, Енька пряталась в накинутом полушубке, и только Полина стояла в кофтенке, блестя глазами, струною вытянувшись вслед самолету. Радость цвела на ее похудалых щеках.

Арсений Егорыч вспомнил, что это она впервые за последнюю неделю выбралась на улицу да еще как вылетела! То силком нельзя было заставить, а тут… Самолет кружил над округою, словно демон, несущий кару, и спугнутый самолетом ворон, редко каркая, закладывал круги над обрывом.

— Зря радуисся! — неуверенно сказал Арсений Егорыч Полине. — Знаки на нем крестатые, сам видел…

— Нет! — ступила ему навстречу Полина. — Я мотор слышу. Это наш мотор!

— Ухи ошибаются, глаза видят. Давайте-ка под навес! Подтолкни-ка ее, Филюшка, чего стала!

Филька заухмылялся, подошел к Полине, схватил за локти, поволок к двери. Полина не сопротивлялась, ибо бесполезно было: обращение с ней при помощи Фильки Арсений Егорыч изобрел с утра, когда вытащил ее из постели к столу, а клешней Филькиных Полина остерегалась, на обер-лейтенанте видела, что это такое.

В доме каждый занялся своим, но каждый прислушивался к тому, что происходит снаружи, и поэтому возвращение самолета не прошло незамеченным. Он летел вдоль старой дороги со стороны Небылиц, а они смотрели на черно-белые кресты, облепившие его бока, на блестящий круг пропеллера, на повернутую вниз к дому долгоносую лупоглазую голову пилота, обтянутую авиационным шлемом.

— Ну что, съела? — спросил Арсений Егорыч Полипу. — Наш мотор! Иди-ка ты, молодка, в избу да носа из горницы не кажи, пока я тебя не кликну. Если они дознаются, знаешь что те за офицера будет? Расфуфырилась!..

Полина мазнула Арсения Егорыча потухшим взглядом, ушла, ни слова не говоря. Арсений Егорыч поискал в небе ворона, но хозяин, оказывается, спокойно сидел на отроге горелой березы, чистил клюв о плечо, и, глядя на него, Арсений Егорыч успокоился малость. Уж хозяин бы почуял, если бы беда близка была!

Беспокоил еще Авдей с его полнозаряженным револьвером да пустыми мешками. Как повадится за мукой ходить, это что же, всю наволоцкую шантрапу кормить придется? Сами запасами не озаботились, так теперь им Орся Ергунев от себя отрывай? И-и, никогда не умели в Наволоке о завтрашнем дне думать, иначе бы разве столько справных хозяев было? А то одной руки хватает: Ергуневы, Шишибаровы, Ивашкины, да Фалевы, да еще, пожалуй, Андрей Рассадин Большой. Остальные и крепостными никогда не были, общиной испокон веку по грамоте Василия Шуйского существовали, а все мыкались по лесным подсекам да полоскам, на коих каменные межи чуть ли не шире пахоты. А все оттого, что лень было им о себе как следует думать, друг друга, вишь ты, стеснялись, доброе соседство блюли. В ямщицком-то извозе и то лишней копейки не заработали, а что заработали отцы, то дети спустили.

К первой копейке вторая сама прилипнет, прибереги ее только до поры, потужься, а там, глядишь, и прибыток пойдет… Да только немногие этак развернуться успели, а которые и вышли в достаток, потеснили ленивых, так те уж волком на удачливых косятся, свою долю в чужом кармане ищут, в зависти забывают, чьей милостью кормятся. А как их не потеснишь, не затронешь, если столько народу землю топчет?..

Арсений Егорыч всю жизнь доволен был, что сызмала, по батюшкину наущению, порешил с людишками не связываться, злобу их на себя не навлекать. Однако и по отцовским следам, по пчеловодству, не пошел, недостаточно надежным это занятие ему показалось: то да се, да будет ли вёдро, да расцветет ли трава, каждую весну гадай, как бог лето на душу положит. Долго прикидывал, примерял, чем бы основательным заняться, а отец и тут угадал — отправил его к клиенту своему, небылицкому помещику Павлу Александровичу Рогачеву, мукомольное дело постигать благословил. Верный ход Егор Васильевич обнаружил: зерно у людей в употреблении до скончания мира пребудет. И злобы с их стороны никакой: на земле мельник никого не теснит, батрачить на себя не заставляет; если и берет что за помол, так и то в радость — какая же крестьянская душа не оттает, когда собственная теплая мучица из течного лотка сквозь собственные ладони в собственный мешок струится?.. О расчете в это время мало кто с надрывом думает…

Хозяйство у Павла Александровича было большое: кроме мельницы еще квасоварня, фуражный цех и отдельно — цех тонкого помола с вальцовыми станками, где муку мололи на сдобу по купеческим и городским заказам.