Лилли Промет - Девушки с неба

— Не ругайся, Техванус! — запретила я. Но Техванус стал возражать:

— Я никогда не ругаюсь! В эстонском языке и нет бранных слов. Все слова до последнего употребляются и нужны.

В свою очередь рассердился на меня:

— В деревне выросла, а как ты картошку чистишь? — И показал, как надо. У него из-под ножа шкурка шла словно пружина. Ни разу не оборвалась. Увлекся работой. Я вовремя его остановила. А то бы он всю корзину картофеля почистил.

— Хватит! — Для супа было достаточно.

Затем он начал рассказывать, как в минувшем году привезли немецких новобранцев на пруд усадьбы, чтобы выяснить, умеют ли они плавать. Оркестр играл оглушающе. Марши и польки. Новобранцев в кальсонах выводили по одному на лодочный причал. Каждого вели, приставив лопату к копчику. Подведя к краю, давали мощный удар ногой в задницу. Вопя от боли, они шлепались в воду.

Техванус сам видел. У него тело даже покрылось гусиной кожей.

— Неужели немцы так жестоко обращались с собственными солдатами?

— Да, это были немцы.

Тех, кто не умел плавать, вытаскивали из воды и снова ударом ноги отправляли в пруд, чтобы научились. Пруд был нечищеным. Полно жижи и зеленой слизи.

И строевую муштру новобранцев видел Техванус: один парень не слишком быстро выполнял приказы. Его в наказание заставляли «лечь — встать». Потом еще полчаса ползать. Затем раздетого догола отправили к колодцу с насосом. Терли его ледяной струей сверху вниз. Сверху вниз. Пока кровь не пошла.

С того дня, как мы спустились с неба, прошло ровно две недели. Настало время первого радиосеанса.

Труута явилась в условленное время. С корзинкой. В ней на дне под кофтой спрятан передатчик. Двойняшки плаксиво надули губы. Обижались, что их не берут в лес по ягоды. Рассерженный Паал повернулся ко мне спиной.

Еще издали мы увидели на мосту часового с ружьем. Заранее свернули на боковую дорогу. Прошли по мосткам. Пришлось попетлять, чтобы снова выйти на шоссе.

Путь намного удлинился.

Солнце било прямо в глаза. За ржаным полем были видны с шоссе крутые скаты гонтовых крыш двух больших хуторов. Обоих богатых хозяев звали Матсами [31] Матс — по-эстонски «невежа». . Они прославились главным образом благодаря своим лошадям.

Об этом рассказывали, когда я еще была маленькой девочкой. Как лошадь Матса Сууревере, когда он возвращался из церкви, сходила с горы на двух ногах. Каждый раз, когда сууревереский Матс рысил мимо шедших с проповеди старух, они падали с испугу в придорожную канаву. Народ рассказывал, что одна из его лошадей даже съела горящую трубку.

Сосед сууревереского Матса — мадалавереский Матс держал арабского жеребца. Вместе с ним он заходил в кабак. Веселил народ. Изумительно красивое животное. Жеребец прыгал через палку. Совал нос в карман — искал конфету.

У мадалавереского Матса было два сына. От законной жены и от деревенской девушки. Но мальчишки получились на одно лицо. И были большими друзьями. Учились в одной школе со мной. Недавно я слыхала, что их забрали в немецкую армию. Они, правда, сопротивлялись приказам властей. Уклонялись от мобилизации, сколько было возможно. Трудно поверить, но ведь не все идет по правилам.

Обоих Матсов в молодости чаще видели не в поле, а за длинным столом в трактире «Черный журавль», играющими в карты. Или на шоссе — скачущими спьяну наперегонки. Женам была с ними прямо беда.

Однажды — в очередной раз — мужья несколько суток не являлись домой.

Жены устроили заговор. Сели в сани. Под звон бубенцов с шиком, как подобает богатым хуторянкам, подъехали прямо к трактиру.

Это может показаться неправдоподобным, но большинство хозяев окрестных богатых хуторов действительно звали Матсами, а их жен Матильдами.

Когда Матильды вошли в трактир, они и виду не подали, что заметили своих Матсов. С ходу уселись за стол. Заказали поесть и выпить. Выложили — хлоп! — на стол колоду карт.

Матсы враз протрезвели с испугу. Принялись просить:

— Жены, миленькие, пойдем домой!

Матильды в ответ: мол, они ведь только начали! Если мужьям охота домой, что же, пусть едут. Уж жены сами знают, сколько сидеть в трактире.

Опозоренные Матсы подались с глаз людских во двор. Держать совет. А Матильды шумели и пели в кабаке. Там было полно народу. Все смеялись так, что потолочные балки выгибались.

Нет, дорога еще не кончилась. Еще было идти и идти. Голубое небо смотрело вниз. Под полуденным солнцем вырубка дышала жаром. Здесь прошлись жадные пилы. В сумерках это место выглядело, наверное, печально. Земляники было много. Ночные заморозки не повредили цветов, но из-за холодной весны ягоды в лесу еще не успели созреть. Спелые мы нанизывали на травинку.

Я сказала, что ужасно боюсь змей. На вырубках они бывают всегда.

Работаю весной в Казахстане истопницей на нефтезаводе. Когда сходит половодье, степь начинает цвести. Не увидев поле цветущих тюльпанов, невозможно представить себе этой красоты. Из степи несет запахом чеснока. А затем появляются тысячи сусликов. Сидят как кенгуру. И берега реки кишат змеями. Они выползают даже из щелей в фундаментах домов. Из поленниц. Извиваются перед дверьми.

Однажды утром, как и каждый день, иду в насосную, чтобы накачать воды для новой смены. Раскрываю дверь и вижу — господи спаси! — сотни змей, свившихся в клубок. Изо всех сил захлопываю дверь. Бросаюсь с криком бежать. Когда испуганный казах с ружьем подоспел к котельной, змеи уже расползлись.

Труута сказала презрительно:

— Разведчик ничего не должен бояться.

Я будто поленом по голове получила. Так чаще всего кончались наши разговоры.

Сели на велосипеды. Покатили дальше. За нами клубилась пыль. Придерживаясь обычая, здоровались со всеми встречными в телегах. Спешить было некуда. Требовалось еще скоротать время. Свернули в лес. Поели на поляне хлеба и яиц. Позагорали.

Я любовалась стройностью деревьев. С елей падали шишки.

Спросила у Трууты, любила ли она.

— Интересно, когда? — спросила она в ответ. Захотела в свою очередь узнать, почему мне, жительнице материка, дали имя, обычное для островитянок.

Я сказала: у моей матери был вспыльчивый и яростный характер, но когда она носила меня, стала кроткой и тихой. Папа верил: родится ангел. Но папа ошибся. Я не оправдала своего имени.

Труута не была любопытной. В конце третьего года войны началась наша спецподготовка. Мы не слишком много знали друг о друге, да и не должны были знать. Так было предусмотрено. Я для нее разведчик, она мой радист. Может быть, на самом деле она и не Труута Рейн? После войны выяснится.

Сперва мне назначили радисткой русскую девушку. Я стала возражать. Назвала это задоумием. Разве же можно засылать в самую сердцевину республики человека, не знающего местного языка? Это же верная смерть! В конце концов они поняли.