Лилли Промет - Девушки с неба

Колль насмешливо изумился:

— Неужто сам ангел небесный? Разве настал конец света?

Колль не имел против последнего дня ничегошеньки:

— Вот и славно. В раю ангелы едят золото, пьют птичье молоко, бренчат на каннеле и до еды, после еды.

Было слышно, как он продувает пустую трубку. Затем появился сам. Стеснялся, что небрит и что прилег среди дня. Сказал: человек, спящий днем, подобен вору. На Колля напал кашель. Такой, что легкие взвизгивали. От жары воротник рубашки расстегнут. Рукава завернуты повыше. Руки жилистые и худые. Как сухие ветки. Не было в них силы, чтобы починить заросшую мхом и угрожающую провалиться крышу. Однако и множество жизненных неприятностей не смогло хоть сколько-нибудь надломить старика. Глаза глядели хитро и с любопытством. И голова соображала.

— Давненько тебя не было видно, — сказал Колль Звонарь.

— Недавно приходила. Тебя только дома не было.

Колль не поверил:

— Где же я мог быть?

— Ты в аптеку ходил.

— Точно. В аптеке я был.

— Лекарство получил?

Колль улыбнулся, рот до ушей. Сказал, что в нынешнее время связи ценнее богатства. Но на сей раз лекарство было лишь предлогом. Он хотел побеседовать с беженцами, поселившимися в доме аптекаря.

У аптекаря снова, впервые за долгое время, было хорошее настроение: наконец-то получил обратно свою аптеку, отобранную красными. Но не слишком ли поздно состоялась эта денационализация. Русские снова у дверей!

Колль буквально исходил нетерпением поговорить. По характеру он был шутник. Как и все местные крестьяне. Хотя Колль был родом из Вайвары. Неподалеку от Нарвы. Оттуда же была и его своеобразная манера говорить. В его историях не обязательно содержалась правда. Или ее было совсем мало. Беженцы произвели на Колля впечатление. Впечатляло и то, что рассказывал о них аптекарь.

Госпожа акушерка уже помогала женщинам избавляться от последствий греха и лечила всякие болезни. А господин целыми днями прохлаждался в тени деревьев, подложив под бок аптекарский «горностай» из овчины. Читал книги и сам тоже писал.

— Чего он туточки пишет? — спросил Колль. И сам же ответил: господин написал историю о том, как липкий «мухомор» неожиданно и очень трагически упал с потолка прямо на спину коту. И прилип к его шерсти. Кот ни в чем не был виноват. Старался изо всех сил освободиться от клейкой бумаги. Он до того отчаянно вертелся и кувыркался, что стал похож на клубок мусора. И другого способа не нашлось: его жестоко остригли наголо овечьими ножницами. Опозоренный, уполз он с глаз общественности отращивать новую шерсть.

Пожалуй, пересказанная Коллем история, которую написал супруг акушерки, не была лишена зерна. Ведь немецкая липучка не только кошек к себе приклеивала. Разве же только одному коту приходилось отклеиваться? Черт с ней, с шерстью! Еще счастье, что шкура цела!

Я смеялась, Колль думал, что не верю его рассказу. Утверждал радушно:

— Все целиком как есть истинная правда!

Поскольку он продолжал держать трубку в руке и не брал в рот, я заключила: главный рассказ еще впереди.

Труута с хмурым лицом глядела перед собой в пол. Очевидно, история, которую собирался рассказать Колль, была ей знакома. Но я знала: старые люди хотят, чтобы их терпеливо слушали. Иначе обижаются.

Колль спросил, что я думаю о ливонской войне. Ну чего мне-то о ней думать? Тогда он сказал:

— А я все думаю и думаю: спорили о цене и торговались из-за этой Эстонии как барышники на ярмарке. С чего бы это им так нас хотеть? Было бы здесь серебро и золото или кедры и пальмы. Все озабочены, как дать нам хорошую жизнь и свободу. Своим-то умом мы уж и думать ни о чем не могли. И хотеть нам самим ничего не требуется.

На что намекал Колль, было ясно.

Я ощутила теплое чувство к Коллю. Была довольна, что он так относится к оккупантам. Особенно обрадовало меня его чувство превосходства над немцами. Эта черта присуща характеру моего народа. На протяжении всей истории любые невзгоды удавалось выдюжить лишь с помощью смеха. Ибо захватчику никогда не познать образ мыслей покоренного народа. Для этого немец слишком спесив и самоуверен. И в этом его слабость.

Пришлось сделать вид, будто такие разговоры меня не интересуют и не занимают. Поднялась. Сказала: мне пора идти. Колль стал удерживать. Мол, забыл рассказать еще одну новость: кладбище в Сильмусти должно получить колокол. Колоколами Колль интересовался по-прежнему. Но сейчас не могли придумать, куда этот колокол пристроить: то ли на кладбищенскую часовню, то ли даже на крышу школы.

Колль скрылся за шкафом. Оттуда послышалось бульканье. Принес кружку кваса. Вкусный квас. Только теплый. Стоял в комнате.

Труута вышла со мной во двор. Сразу спросила:

— Что-нибудь случилось?

Я выложила свои свежайшие новости. О сторожевых судах на Эмайыги. Попросила подыскать новое место для ведения передачи. Где-нибудь возле Луунья. Выяснить, как можно перебраться через лууньяский мост. На телеге было бы безопаснее. Да где ее раздобыть? Лошадей позабирали для армии. На хуторах оставили по одной или две лошади для полевых работ.

Анни не отказала бы мне, дала бы лошадь. Но под каким предлогом спросить?

Оставалось довольствоваться велосипедами.

Под вечер добралась до усадьбы. Еще издали увидела, что ремонтируют дорогу. Много мужчин. Ощутила беспокойство. Непонятно почему.

Грейдер приближался.

Я проехала мимо него.

Меня окликнули по имени. Оглянулась. Грейдер остановился. Из-за руля выскочил мужчина. Длинный, как верста. Побежал ко мне, махая рукой. Чего ему от меня надо?

Стояла остолбенев.

— Я знал, что найду тебя, — сказал Ууве.

Я кивнула. Внутри у меня все перевернулось. Могла ожидать чего угодно, но только не встречи с ним. Он обнял меня, прижал к своей груди. Его немецкий мундир пугал меня. Нужно было что-нибудь сказать. Но что? Спросила:

— Как ты сюда попал?

Он отпустил меня. Не умел делать сразу два дела: обнимать и отвечать на вопрос. Сказал, что их послали сюда чинить шоссе: в усадьбе разместят военный госпиталь. Когда, не знает.

— Вот оно что! — сказала я. Так вот отчего господин помещик заболел! Новость была для всех нас достаточно неприятной.

— Может, ты забыла меня? — спросил Ууве.

Он стоял передо мной без шапки, в рабочей одежде. Запыленный. На рукаве слово: «ТОДТ». Я положила палец на «ТОДТа». Ууве понял это по-своему и обиделся:

— А ты хотела бы увидеть меня в немецкой действующей армии?

Покачала головой.

— Нет. Думала, что ты на другой стороне, — сказала я, не скрывая разочарования.

— Русские не успели всех мобилизовать.

В его честности я не сомневалась.

Он рассматривал меня напряженно.

— Я стал для тебя чужим? — Он ждал, чтобы я возразила ему. Но я еще была в совершенной растерянности от неожиданной встречи.