Лилли Промет - Девушки с неба

— Неужели всюду только розы?

— Да, — ответил он. — Разумеется.

— Неужели и на полях и вдоль дорог тоже?

Этого он не знал, но полагал, что так и есть. Он, дескать, давно уже хотел познакомиться с девушкой вроде меня. Позвал на виковое поле. Посидеть на травке.

— Почему у тебя спина мокрая? — спросил он.

— Жарко.

— Сними платье. — И сообщил, что его зовут Амадеус.

Вот черт! Напомнила ему:

— Амадеус, мост остался без охраны!

Он махнул рукой. Сказал:

— Никуда мост не денется!

Принялся силой тащить меня в канаву. Взгляд голодный. Парень-то был хилый. Я куда сильнее его. Но одной силой ничего не сделать. Прикрикнула на него:

— Отстань!

Он со злости надулся, как жаба.

— Ты, может быть, и не знаешь, что…

— Чего я не знаю? — спросил Амадеус.

Действительно, что ему сказать? Как выкрутиться? Сказала:

— Видишь ли, Амадеус, я гуляю с твоим начальником.

Парень отпустил меня. Уставился, разинув рот.

— С нашим Хуго?

— Именно. С вашим Хуго.

Маленькая заминка. И уже не так самоуверенно:

— Что с того?

— Как что?

— Он ведь не узнает.

— Я скажу ему.

— Только попробуй! — Однако рукам больше воли не давал.

Я села на велосипед. Амадеус не препятствовал. Не удерживал за руль. Но глаза у него наполнились слезами. Расстегнул пуговицы ширинки. Упрашивал:

— Послушай, не уезжай! Как ты можешь быть такой жестокой! — Объявил, что все равно повесится от невыносимой тоски по дому.

Я сказала холодно:

— Ну и вешайся!

Это его разгневало. Совсем сдурел: принялся трясти велосипед! Едва не разломал. В этот миг со стороны Ряпина показался ефрейтор. Амадеус отпустил велосипед. Вытер глаза тыльной стороной ладони. Оправился. Пошел обратно на мост. Проверять у ефрейтора документы. Отдал честь.

Позже я даже почувствовала жалость к нему. Похоже, война превратила его в идиота. Вполне возможно, что однажды он повесится. Или, судя по тому, как вел себя со мной, начнет показывать женщинам и детям свою втулку.

Труута нервничала, этого можно было ожидать. Ведь я опоздала, задержавшись у моста. Она опасалась уже самого худшего. Я удивилась, как ей удалось беспрепятственно миновать мост Коералоога.

— Солдата видела?

— Видела.

— Он что-нибудь сказал?

— Ни слова.

— Странно!

— На меня мужчины вообще не обращают внимания, — сказала Труута.

— Ни один парень? Никогда?

Она покачала головой.

— Неужели тебе никто не нравился?

— Нет, — сказала Труута резко. Будь на ее месте другая, я бы подумала: ну кому ты рассказываешь! Трууте верила. Каждому ее слову.

— Любви не избежать никому. Когда-нибудь она все равно придет. Хочешь или нет. Воевать против любви никому не по силам.

— Ко мне не придет, — сказала Труута тихо и обреченно.

Когда мы возвращались, мост охранял уже другой солдат. Лежал грудью на перилах. Тупо смотрел в воду. На нас даже не взглянул.

Немцы утверждали, что о выпрямлении или укорочении фронта на территории Прибалтики не может быть и речи: Прибалтика принадлежит Европе. Однако из Нарвы их уже выбили. Красная Армия стояла по другую сторону Аувере.

Много говорили о неудавшемся покушении на Гитлера и его счастливом спасении. Радиостанции без конца повторяли, что попытка покушения лишь укрепила связь фюрера с немецким народом и веру в него.

Остальные новости имели местное значение. Была установлена твердая цена на мытье в бане. Объявили обязательные нормы сдачи птицы на 1944—1945 годы. Напоминали, что пора вывозить навоз на паровое поле.

И еще: мой папа заплатил штраф — сто рейхсмарок за то, что держал свинью без разрешения. Свинья была не зарегистрирована и не внесена в убойный список. Я знала: Гитлер проявил весьма долгое терпение, когда пообещал защищать наш непутевый народ от большевистской опасности.

Суузи на велосипеде Лаури поехала к папе попросить его перевезти Марию. А мне досталось сообщить невестке, чтобы она приготовилась.

Я уже тронулась было в путь, но попросила игравшую возле конюшни Пийбе сбегать в кухню, принести кружку воды. Мне хотелось пить.

— Не могу, — сказала Пийбе.

— Почему?

— Не могу! Неужели сама не видишь, что у меня руки в карманах!

Я и раньше замечала: каждый раз, когда мне предстояло куда-нибудь уехать, у близнецов портилось настроение. Неужели у них возникает подсознательный страх за мою жизнь?

Зато Мария встретила меня приветливо. Даже, казалось, ждала моего приезда. Несколько хуторов по соседству стояли уже брошенные, смотрели пустыми глазницами окон. Окрестные жители ушли кто куда: в лес, в глубь Эстонии. В Вильяндиский уезд.

— Там хуже, чем в лесу, — сказала Мария.

— Чем хуже?

— Люди стали глухи к бедам ближнего. На многих хуторах отказываются приютить беженцев с маленькими детьми. И хуторяне не позволяют беженцам пасти скот на своих пастбищах. — Мария перечислила все местные семьи, которые бежали отсюда. А также ижорцев. Швею Эмму, вдову полковника с дочерьми. Мне вспомнилась старая тетушка, развешивавшая свою одежду на фикусе.

— Тоже уехала, — сказала Мария. Теперь и моя невестка не хотела оставаться тут одна.

Рассказала, что подшутила над «омакайтчиками».

— Каким образом?

Те пришли искать Тоби. Мария объяснила: да, муж заходил домой. Взял котомку. Сказал, что идет в германскую армию.

— А еще что? — допытывались они. Мария стыдливо потупила глаза. Затем призналась:

— Ну… Еще мы поцеловались.

На это они махнули рукой: с дурочкой разговаривать бесполезно.

Мария уже все продумала: часть домашней утвари она спрячет в погреб. Возьмет с собой скотину. Постельное белье и одежду. Провизию. Чувствовать себя лишней за столом у свекра она не хотела. Показала мне свои запасы муки и круп. Считала: на какое-то время хватит.

Но выглядела она грустной. Ведь приходится покидать свой дом.

Не будь Маннеке, мы бы давно собрались все вместе у отца. И семья сестры, и я: куда же нам еще податься, если в усадьбе расположится госпиталь. На расспросы Лаури об отъезде господин Кобольд ответил уклончиво:

— Еще ничего не известно.

Может быть, говорил правду? Откуда ему знать, как собирается поступать оккупант или что он затевает. Госпожа Кобольд слала мужу письмо за письмом. Требовала его в город. Но господину Отто было жаль бросать усадьбу. Верил ли он еще, что сумеет сохранить ее для себя? Или намеревался пробыть здесь лишь до тех пор, пока не будет собран урожай?

Суузи приставала: пусть Лаури попросит у господина корову. Лаури отвечал:

— Не пойду я просить. Сама иди. Он ведь тебе корову-то обещал! — Но, по правде говоря, Кобольд обещал дать ей корову только после уборки урожая.

Как раз это мы и обсуждали с Марией, и вдруг: ыуа! ыуа! ыуа! Наши самолеты! Я вскочила. Бросилась к двери: посмотреть.