Лилли Промет - Девушки с неба

Хотя я и сказала Мяртэну, что поняла его, однако поняла ли? Поклялась себе никогда больше ничего у него не спрашивать.

Со второго яруса красный занавес Ла Скала казался мятым и дешевым. Золото выглядело поблекшим. Кто-кто, а уж я-то должна была бы знать, что в театр приходят не ради бархата. Что только однодневной славе требуются драпировки.

Сами по себе декорации еще не создают спектакля.

Знакомый лауреат однажды жаловался, что никто не спрашивает у него, за что ему дали медаль. Всех интересует, из настоящего она золота или нет.

Синьор Карлино ходил на цыпочках, а когда рассказывал, глаза у него делались влажными, настолько он был захвачен собственными словами. Это не казалось смешным. Это выглядело трогательно — повторять изо дня в день одну и ту же программу с неутихающим восхищением.

Я села в красное кресло.

Самым утешающим является китайский театр. Там, когда главному герою отрубают голову, он встает и легким шагом уходит со сцены. Меня такой гуманизм не утешает.

По профессии я актриса. Но художник ли я? Иногда чувствовала, что да. Потом мне снова начинало казаться, что я только актриса и играю заученные роли. Порой даже ловила себя на том, что произношу со сцены слова, которые меня не трогают.

И страхи были различные. Самым опасным было считать, что обладаешь способностями, которых на самом деле, пожалуй, не имеешь.

Обо мне говорили, что я слишком придирчива к себе. Но это происходило от сомнений. Все, что мне требовалось для самоосуществления, что находила с таким трудом, я обретала через сомнения.

У меня все было так же, как у других. Все ждешь чего-то необыкновенного. Утешаешь себя: «Потом! Успеется! В следующий раз!» И дрожишь, боишься, что наступит время, когда придется сказать себе: больше ничего не будет. Все уже было. И если я вынуждена буду уйти со сцены, то не смогу сделать это легко.

Я встала с красного кресла.

Меня не заметили, и я не заметила, что осталась одна. Бросила последний взгляд на тихие пустые ярусы, которые во всех театрах мира принадлежат молодежи, и на партер — места для плешеголовых авторитетов.

Затем погасли тусклые огни.

Константин ждал у дверей ложи в теплом дневном свете. Наверное, мое лицо было грустным, иначе он не сказал бы:

— Увидев, что многие тебя опередили, подумай о том: сколько даже не догнало тебя. К сожалению, слова не мои.

— Смысл их от этого не меняется, — ответила я.

Позади нас запирали ложи. Спускаясь по лестнице, Константин поддержал меня.

— Вы честолюбивы?

Я ответила вопросом:

— Честолюбие — плюс или минус?

— Скажите вы.

— Честолюбие в нас воспитывают неизбежно.

Чувствовала бессмысленность разговора. Честолюбива я или нет, но веру в себя поддерживать трудно. Каждый желает, чтобы находились люди, которые признают его талант.

Константин считал, что это следовало бы обсудить. Не успели. Вошли в нижние помещения — музей Ла Скала.

Я знала одного моряка, старого морского волка, у которого пальцы были толстые как сардельки. Но какие тончайшие модели кораблей делал он!

Предо мною была посмертная маска Вагнера. Неужели это вправду Вагнер? Скорее лицо лавочника, а не гения. Но вот у Верди было лицо гения.

Я шепнула Константину:

— Гениям требуются аплодисменты?

Он ответил шепотом:

— Страшно требуются. Но от этого нет никакой пользы. Все равно их не понимают.

Не было охоты смотреть фотографии.

Музеи напоминают кладбища. Такие, как Кампосанто в Генуе. Они заставляют задуматься о бренности существования: сегодняшний день — единственный. Наслаждайся им, оставайся безразличным к посмертным фейерверкам, тимпанам, овациям, слезам из камня. И к фотографиям в музеях.

На улице солнце пронизало меня насквозь. Это было хорошо.

Обнаженный по пояс факир созывал народ. Никто не хотел давать ни чентезимо. Но люди не расходились.

Синьор Карлино объявил, что отведет нас в трапезную монастыря Санта Мария делле Грацие посмотреть на «Тайную вечерю». Он ждал восторгов.

Некоторые экскурсанты, однако, сочли, что на голодный желудок нет никакого удовольствия смотреть на чужую трапезу. И распорядок нашего дня изменился.

Мы свернули на виа Амедеи — обедать. Всю дорогу синьор Карлино рассказывал о знаменитой коллекции вин ресторана, который ждал нас. И что официантки и официанты одеты в костюмы восемнадцатого века.

В туалетной комнате ресторана Феврония объявила, что хочет поговорить со мной. Я намыливала свои руки. Она вытирала свои. В зеркале было видно решительное выражение лица Февронии. Прядки волос свисали с затылка на шею.

— Ваше поведение меня поражает. Это может оставить плохое впечатление о нашей группе.

— В каком смысле?

— В смысле мужчин. Почему они все время крутятся вокруг вас?

Я поняла, что Феврония запомнила, как на месте казни Муссолини я протянула руку, чтобы тронуть волосы Мяртэна, и сейчас ей хотелось высказаться по этому поводу.

Я пожала плечами. Что я могла сказать?

— Почему возле меня никто не крутится?! — произнесла она с достоинством.

— Вот уж не знаю, — ответила я. Из зеркала над раковиной смотрело ее растерянное лицо. Араб сказал бы: никому не придет в голову надеяться на урожай с бесплодных деревьев. Золотые плоды стараются сшибать лишь с тех деревьев, на которых они висят.

Нет, я не считала себя золотым плодом. Просто так сказал бы араб.

Официантки были одеты под крестьянок. Белые чепцы, белые чулки, белые блузы. Синие лифы и синие полосатые юбки. Их костюмы напоминали эстонские народные костюмы. Официанты в рейтузах походили на помещичьих слуг. Ни малейшего шума, ни криков. Как тени предков, двигались по сумрачной столовой официантки с огромными блюдами, подавали говядину после миланского овощного супа и в фаянсовых мисках insalata. Это было необыкновенно нежное кушанье. Во всяком случае, в Турине мы жевали и глотали салатные листья словно мокрую газетную бумагу.

Vino nero казалось чудодейственным, наполняло нас радостью и теплотой. Уже после нескольких глотков появилось искушение беспрестанно смеяться.

Все почувствовали сытость.

Я стала видеть вещи с веселой стороны.

— А теперь мы можем позволить себе роскошь отправиться на «Тайную вечерю»? Или это слишком переполнит наши желудки?

Константин взорвался:

— Не говорите! Лучше не говорите об этом! — Он принял случившееся близко к сердцу.

После обеда нас уже не повели в трапезную монастыря Санта Мария делле Грацие. Сочли, что уже поздно. Зато мы получили свободный вечер. Синьор Карлино очаровательно сказал нам «addio!» и пожелал всем содержательно провести время.

Мейлер подошел узнать о наших намерениях. Очевидно, он хотел присоединиться к нам. Мы намечали поход в город. Эта идея не вызвала разногласий.