Лилли Промет - Девушки с неба

Мы выбежали на улицу.

На нас сердились, что заставили всех ждать. Сразу же все двинулись большой группой по улице, синьор Карлино вел нас смотреть «Тайную вечерю».

Староста группы шел рядом со мной.

— Вы всю ночь отсутствовали, — сказал он.

— Не всю.

— Боялся, как бы с вами чего-нибудь не случилось.

— Что именно?

— Мало ли что.

— Но все-таки?

Если бы я заранее предупредила его о своих похождениях, защитило бы это меня от всего того, что может случиться в жизни?

Мне не следовало бы так говорить. У всех людей свои обязанности. На этом и держится мир вокруг нас.

Мяртэн шел с Мейлером впереди. Константин беседовал с синьором Карлино. Похоже, беседа доставляла им удовольствие. Лица у них были оживленные, они жестикулировали, доказывая что-то друг другу, соглашались и возражали.

Утром не было времени выкурить сигарету.

Белые подснежники на воротнике моего платья казались неловко лишними. Я знала, что лицо у меня сегодня серое. Ночь была слишком короткой, а кофе слишком слабым.

И слишком много было солнца для уставших глаз. Надела темные очки. Жаль, конечно, терять верное ощущение красок, но без очков все равно невозможно было воспринимать их. Миланский собор ослеплял белыми каменными кружевами. Обилие белых и розоватых цветков каштанов заставило сощурить глаза. Солнце, собор и каштаны были не виноваты, виноваты были мои глаза. Они привыкли видеть более сдержанную весну и бедное солнцем лето, часто с долгими однообразными дождями. Я долго жаждала вырваться от них, но я знала, я была уверена: ничто не сравнится с украшенной примулами и перелесками весной моей земли. Они всегда заставляют вздрагивать мое сердце.

Я стояла слишком близко к собору и потому не могла взглядом охватить его весь вместе со вздымающимися ввысь сахарно-белыми башнями. Статуи не запомнила ни одной. Их достоинство и состояло в том, что они все вместе, в целом, производили впечатление. Как митинг, голосование или забастовка.

Я не стала беспокоить синьора Карлино, чтобы услыхать его мнение о том, как вообще можно создать подобное чудо — Миланский собор.

Может быть, таким же способом, как Хеопс строил свою пирамиду? Велел прервать все остальные работы, закрыть все храмы. Чтобы народ мог всю силу и волю сосредоточить на строительстве пирамиды.

Концентрацией силы народной можно творить чудеса, хотя и кратковременные. И поэтому приходится все снова и снова вызывать такую концентрацию.

В это утро, как, видимо, всегда в солнечную погоду, на каменные плиты пола собора падали сквозь стекла витражей желтые, синие и красные пятна света. Остальная часть храма оставалась в тени, слишком большая и гулкая. Казалось, что маленьким пустяковым человеческим молитвам никогда не суждено найти здесь дорогу к богу, что они плутают тут, среди этих нефов, под высокими сводами. До тех пор, пока сами собой, ослабев, не падают на пол.

На отношения между человеком и богом можно посмотреть и с другой стороны.

Иногда мне вспоминалась одна пасхальная ночь в Крыму.

В плотном тумане свет фонарей был виден лишь на расстоянии шага. В порту гудели тревожные сирены. Слышался и еще один приглушенный звук, от которого странно сжималось сердце. Словно били по железной рельсе. Набат. Но это был призыв на молебствие.

Я подумала: «Почему же не зазвонили в колокола, ведь они висят на колокольне?»

Нудный, приглушенный зов звучал грустно и не давал мне уснуть. Было уже далеко за полночь, когда я решила одеться и выйти.

Улица тонула в плотном тумане. Церкви тоже не было видно. Лишь слабым отблеском света виднелась в тумане ее распахнутая настежь дверь. Снаружи, на паперти, сидели несколько старушек и тихо беседовали.

Возле церкви сидели и стояли у стены старые люди. Все в телогрейках и в теплых платках на голове, словно еще продолжалась война и на дворе стояла зима.

Богослужение уже давно кончилось, народ разошелся, люстры были погашены. Лишь горели в полутьме перед иконами свечи и от колеблющегося их пламени поблескивали серебряные оклады и дрожали тени от пожертвований — кусков хлеба и булок.

На полу стояли коленопреклоненно и молились несколько запоздавших одиночек. Били земные поклоны и крестились.

Если бы кто-нибудь рассказал мне, я бы не поверила: возле входа за столом сидела пергидрольная блондинка. На ней была норковая шуба, в ушах лучились бриллиантовые подвески, а на пальцах сверкало целое состояние. Слишком много, чтобы это выглядело правдоподобным. Вопрос не в том, имела ли эта женщина право владеть таким великолепием, но блистать им здесь, перед жалкими людьми…

Она подсчитывала на счетах деньги.

Справа от нее высились стопки бумажных купюр, гора монет ожидала подсчета.

Церковный служка отпер ключом большой висячий замок на последнем, оставшемся неоткрытым «улье» для пожертвований и выгреб его содержимое перед считавшей деньги блондинкой.

Дряхлых молящихся старух все это ни капельки не интересовало. Я оглянулась и увидела в полумраке церкви знакомого. Актера местного театра. Он пришел сюда, как и я, подчиняясь неясному беспокойству и мучаясь бессонницей в эту туманную ночь.

Я сказала ему, как, по-моему, некрасиво все это выглядит и как меня удручает духовная темнота людей.

Он выслушал и сказал:

— Не будьте столь несправедливой к ним. Подобно вам их может осуждать лишь тот, кто не знает, что такое жалкая старость и одиночество. Когда остаются безо всяких надежд.

— В наше время это невозможно, — ответила я все еще высокомерно.

— Нет, — сказал он. — Это как раз возможно.

Мы стояли посреди церкви. Никто не сердился на наш тихий разговор.

— Посмотрите на этих старушек.

Он сказал, что большинство из них отдали войне свои семьи. Сами они подвигов не совершили. За плечами самая обыкновенная жизнь, работа и дела, которые никому не бросались в глаза и ни у кого не остались в памяти. И так в конце концов подошли старость и одиночество.

Здоровье потеряно, семья погибла — у кого искать сочувствия? У всех свои заботы. Кому жаловаться на несправедливость, злые слова или брань?

Как дожить до конца дней своих, если душа не хочет черстветь, если она продолжает болеть, все еще оплакивает и отчаивается? Если ночи бессонны и жизнь не имеет смысла? Кому расскажешь об этом?

Богу.

Так они и идут в церковь. И, поставив свечку, поклонившись, приносят свои жалобы всевышнему. Потому что только бог располагает временем, не прерывая, терпеливо выслушать каждую. Не требуется долго ждать в приемной и просить высокомерную и капризную секретаршу, чтобы допустила на прием. В храме божьем ей всегда рады. Здесь не нужно стыдиться своего жалкого вида. И среди других, им подобных, одиночество и безутешное горе становятся легче.