Лилли Промет - Девушки с неба

— Это кактусы?

— Нет, опунции.

Ах, опунции!

…Но природу своей родины я не могу больше рассматривать и ощущать, как до войны. В школьные годы мы с девчонками ходили в каменоломню собирать перелески. Теперь же, когда я знаю об этих карьерах и другое, мне не хочется видеть их.

Сколько есть мест в Эстонии, где песчаные пустоши и подлесок скрывают тайны. Кто окажется в состоянии наслаждаться запахом диких трав, опасаясь, что в то же время топчет неизвестную братскую могилу.

Человек осквернил природу. Заставил ее скрывать его преступления. Иногда даже залитая солнцем, уединенная поляна или просека вселяет дрожь. А вечерний закат и наступление темноты ужасают.

В нашей жизни многое сломлено, вернее, в душах моего поколения. А молодежь и сейчас ходит собирать перелески, и земля кажется ей прекрасной. Такой же прекрасной, как и мне в свое время. И это их, молодых, счастье.

Но я знаю, что, когда теперь опять увижу еловый лес, украшенный золотистыми шишками, мне сразу вспомнится рассказ Мяртэна о том, как гауптшарфюрер заставил нескольких стариков влезть на ель и до тех пор трясти ее, пока сами они не попадали оттуда без чувств, как перезрелые плоды.

И только у людей нашего поколения может случиться такое, что тот, кто своими честными руками вынужден был прикасаться к страшным вещам, оказывается не в состоянии этими руками потом ласкать женщину.

Я не смогла больше спокойно усидеть на месте. Мы ехали сквозь шпалеры цветущих апельсиновых и лимонных деревьев. Константин открыл окошко в коридоре вагона. Чтобы вдохнуть волну запахов, тончайший аромат, который не поддается описанию и не восстанавливается в памяти.

Но тут нас проглотил туннель. Затем еще много туннелей. Мы исчезли под землей в скалах, и, когда снова вырвались на свет божий, оказалось, что уже прибыли к заливу, в Формию.

Серое стадо паслось на поймах, может быть, это волшебные морские коровы из баллады Марие Ундер… Эти серо-синие коровы, они вовсе не такие, как все остальные… Но это тайна. Поэтому не спрашивай — пожалеешь…

Не спрашивай — пожалеешь.

Тополя один возле другого, будто держатся за руки. Между ними виноградные лозы, словно зеленые гирлянды. Обвивались они и вокруг олив. Земля под ними была хорошо разрыхлена.

Не спрашивай — пожалеешь.

Миновали станцию Аверса, вскоре до Неаполя уже можно было, как говорится, докинуть камнем.

— A proposito! — сказал Константин Мейлеру, выходя из поезда в Неаполе, когда мы стояли на платформе и ждали распоряжений.

— Вы, надеюсь, не отрицаете того, что Микеланджело в своем сонете и мадригале под образом дамы подразумевал Флоренцию, где в то время бесчинствовали войска германского императора Карла Пятого?

Мейлер очень хорошо понимал, что Константин все еще намекал на подтексты. Но он выкатил глаза и спросил с невинным видом:

— Ах, подумать только, в те времена так делали?

Я спросила у Константина, что смотреть в Неаполе.

— Неаполь.

Он не сказал: «Саския, пообещайте, что на всякую ерунду вы времени тратить не будете. Сделайте сердце жестоким и смотрите только чудеса». Я не знала также, как относится ко мне Константин после вчерашнего вечера. Мое поведение не могло произвести на него хорошего впечатления.

По дороге с вокзала в гостиницу мы сразу выяснили, что Неаполь — грязный город. Я и представить себе не могла, что увижу на улицах крыс и невероятно отвратительных публичных женщин.

Они явились на свои «рабочие места», поленившись даже причесаться. Животы выпячены, груди под джемпером вяло отвисли, беззубые рты. Возраст неопределенный. Очень старые. Но вполне возможно, что всего лет тридцати.

— Саския, — сказал Константин, — если вас это интересует, то именно в Неаполе, в церкви Сан Лоренцо, в тихую субботу праздника воскрешения, Боккаччо впервые увидел принцессу Марию.

— Ах, значит, там?

— Говорит ли вам это о чем-нибудь?

Я кивнула. С того момента, в тихую субботу, началась великая любовь. И хотя Мария позже предпочла Джованни кого-то другого, Боккаччо продолжал жить воспоминанием о своей великой любви.

— Знаете, — сказала я, — количество воспоминаний все растет. Каждый прошедший день превращается в воспоминание. И человек до конца дней своих носит с собой и в себе все это кладбище воспоминаний. Но с воспоминаниями нельзя поступить так, как с могилами в Кампосанто. Где по прошествии определенного времени выкапываются и уничтожаются остатки трупов, чтобы освободить место для новых покойников.

Константин беспомощно пожал плечами.

— Да, это так. Чего бы стоила жизнь, если бы нечего было вспоминать? — спросил он.

Наши чемоданы без нас путешествовали в гостиницу.

Я несла лишь бумажный пакет. В нем была моя шляпа. Белая с красной розой. Тюльпаны Андреса и пустую корзину Анны Розы из-под апельсинов я оставила в Риме.

— Вы какую кровать займете? — спросила Феврония. И зачем было об этом спрашивать, если, войдя в комнату, она сразу же положила свои вещи на одну из кроватей.

— Все равно.

Феврония дергала окно, пытаясь открыть.

— Не открывается! — пожаловалась она. — Что за странные окна? Попробуйте вы.

Их и не требовалось открывать. Тут имелся кондиционер, который мы сами могли регулировать. Я выглянула в окно: ветер поднял в воздух бумагу и мусор, далеко отнес их и швырнул на землю. Так жизнь иногда поступает с людьми. Роскошная гостиница «Коммодоре» совершенно не подходила этой улице.

Феврония обнаружила сидячую ванну.

Как и во всех предыдущих гостиницах, она сразу же стала выкладывать вещи.

Сидячая ванна Февронии не понравилась. То и дело я вынуждена была выслушивать, что ей здесь не нравится. Я утешала ее, напоминая об удобствах, ожидающих дома.

— А у нас квартира без ванны, — сказала она. — Кухня, правда, такая большая, что, если отгородить часть ее, можно было бы соорудить ванную комнату. Но каждая семья обзавелась личной газовой плитой, и вся кухня разделена на участки. И никто не желает отказаться от своего.

— И стены у вас в кухне выкрашены в синий цвет.

— Откуда вы знаете? — изумилась Феврония.

Она спросила, сколько плечиков мне потребуется.

— Слушайте, этот писатель довольно милый человек, — сказала она.

— Мейлер? Очень.

— Что вы там видите, на улице?

Я стояла у окна, думала: может быть, отыскать церковь Сан Лоренцо, где Боккаччо встретил Марию.

Впервые я увидела Мяртэна в драматической студии. Он хотел вызвать кого-то из нашей молодежной группы. Режиссер сделал запрещающий жест и, не выслушав просьбы Мяртэна, велел ему тихо сесть. Временами я поглядывала на незнакомца. Меня смешило то вынужденное положение, в котором он очутился.

В нашей группе еще только выясняли степень талантливости каждого. Мы еще не все знали друг друга по именам, это было всего лишь пятое наше совместное занятие. Многого от нас не требовалось — только маленькие этюды и пантомимы. Надо было представить, что кто-то просит у тебя прикурить, а у тебя спичка не загорается. Или: ты ждешь в приемной у зубного врача. Или: к тебе в тарелку попал волос.