Лилли Промет - Девушки с неба

Лутсару было смертельно скучно. Но он не уходил. Что делать дома? Ложиться спать рано.

— Еще партию? — предложил гость. Ситска неохотно согласился.

— Последнюю, — поклялся он, стараясь не смотреть на Ванду, он и так знал, что она сердится. — Если у тебя болят ноги, приляг, — посоветовал Ром.

— Может быть, я мешаю? — спросил Лутсар, тасуя карты.

Когда-то Ванда мысленно обозвала Популуса пентюхом. Какая ошибка! Рууди Популус был чувствительным, тонким и тактичным человеком. Этот офицер с глазами богоматери по сравнению с Рууди настоящий хам. Ванда была вынуждена признать, что часто ошибается в людях. К Рому заходили побеседовать простые старики колхозники, но они никогда не появлялись в обеденное время, или рано утром, или поздно вечером. Они робели, замечая, что оставляют на полу мокрые следы. Они приносили гостинцы, завернутые в чистые платки, — пшеничные лепешки или картофельные пирожки, но Ванда это мало ценила. А ведь это было чистосердечнее и ценнее, чем цветы и шоколад в мирное время.

«Старые слепые кроты, — думала Ванда о себе и Романе. — Какое счастье, что войну мы можем пережить здесь. Хороший, милый Такмак, в эти тяжкие времена мы мало ценим тебя!»

— Говорят, что какая-то доярка, эстонка, вступила в партию? — спросил Лутсар. Он явно говорил о Пярье.

— Вступила, — коротко подтвердил Роман.

— И о чем она думала? — удивился Лутсар.

— О том же, о чем думают все люди, вступая в партию, — сердито ответил Ром.

Ванда считала, что Роман очень хорошо ответил лейтенанту. Пярья ей нравилась, и все же странно было представить себе коммунисткой такую незаметную и тихую женщину. Что она умеет, много ли сможет? Партии, особенно теперь, нужно совершенно другое пополнение: решительные, деловые люди. Но теперь Ванда знает — никогда не следует судить о человеке по случайным впечатлениям, сразу не узнаешь, какие запасы силы могут в нем таиться. Пярья выглядит маленькой и слабой, но она сильная, из крепкого дерева. Все, кто знает, любят ее. Ханнес знал это, за то и любил.

Сейчас Ванда обрадовалась, что Ром так рассердился на Лутсара.

И действительно — Лутсар смешался. Он собирался с духом. Чувствовалось, как он медлил, взвешивая каждое слово, и какое значение он придавал тому, что хотел сказать.

— На фронте дела очень плохи. Разве вы так не думаете? — попытался завязать разговор Лутсар.

— Простите, — сказал Ром, — я не понимаю, вас это, кажется, радует? И какое это имеет отношение к вступлению в партию?

Ванда восхищалась Романом.

— Я слишком задержался, — сказал гость и поклонился хозяйке дома.

— Да, время позднее, — пробормотала Ванда.

Лутсар натянул шинель и поднял воротник, шапку он пока держал в руках.

— Как же вы пойдете в такую пургу! — заметила Ванда, провожая его в сени. У нее не хватало сил удержать дверь, ветер распахнул ее, с треском ударил о стену дома, и колючий снег осыпал прощающихся.

Вернувшись в комнату, Ванда сняла нагар с фитиля, поставила коптилку на печную вьюшку и сказала с легким сомнением:

— Ром, нехорошо, что мы его отпустили в такую погоду.

Ситска сидел на нарах и расстегивал рубашку.

— Такому быку ничего не сделается! — успокоил он.

Так же думал и сам Лутсар, продираясь сквозь разбушевавшуюся метель. Подумаешь, пройти километр! Он прикрыл лицо от ветра рукой и стал искать тропинку.

Метель прикрыла своими широкими полами все огоньки в окнах и дорожные знаки. Лутсар напряженно вглядывался в снежную полосатую пелену и двигался вперед. Деревню словно сдуло.

Но он продирался вперед.

Метель складывала крылья, протягивала к нему свои цепкие белые руки. «Что ж, посмотрим, кто кого!» — усмехнулся Лутсар. Метель опустилась на землю и обвилась вокруг его ног, как змея.

Сумасшедший великан взвился к небу, рычал и выл во всю глотку, тормошил и выворачивал землю своими холодными, безжалостными руками.

Мужчина пробирался по колено в снегу, не чувствуя под ногами земли. Раз словно блеснул огонек. Может, показалось? Где-то должны быть, три пограничных дерева, три старые ивы. Может быть он и стоит под ними? Метель окружала его стеной снега и слепила глаза. Это было похоже на сон, когда в минуту опасности руки бессильно хватают воздух, ноги не бегут и крик о помощи застревает в горле. Он с напряжением продвигался вперед…

Никто не замечает, как растут дети.

Они растут как трава весной: вдруг все замечают, что земля зеленеет.

Однажды, когда Мария пришла из школы, ее Нелли сидела у окна, подпершись ладонями, и смотрела во двор, где вообще-то не на что было смотреть. Нелли больше не казалась маленькой, пухленькой и смешной — она стала худая, тонкая и длинная и выросла из платьев. Две коротенькие косички испуганно держались подальше от головы, а глаза мечтали. Мечтала маленькая девочка…

— У меня зуб выпал.

— Это так и должно быть.

— Мама, куда ты идешь?

— Я не иду.

— Значит, дядя Клаус придет?

— А что?

— Ты наденешь новое платье?

— Нелли, ты кушать хочешь?

— Нет, мама.

— Тогда играй или займись чем-нибудь!

Девочка снова уселась к окну и стала смотреть во двор, где и смотреть было не на что.

— Мама, я хочу в постельку.

Мария попробовала ее лоб.

— Ты больна?

— Нет, но я хочу в постельку.

— Тебе плохо?

— Нет.

— Больно?

— Немножко.

— Где?

— Не знаю, где-то здесь… — Девочка показала на грудь.

Мария помогла ей раздеться, накрыла одеялом и села, озабоченная, на край постели.

— Покажи еще, где у тебя болит?

— Не знаю где. Где-то внутри, — сказала Нелли и прижалась к матери. — Скажи, а папа умер?

— Нет! — воскликнула Мария.

— А ты не возьмешь нового папу?

— Нет! — воскликнула Мария.

Всегда, когда приходил Латыш Клаус, Нелли приказывали идти в кухню или к хозяйке. Мария не хотела, чтобы ребенок слышал их разговоры. А Нелли не понимала, чего именно боится, но страх больно сжимал грудь и комком застревал в горле. Нелли не шла в кухню или в комнату к хозяйке. Никуда не шла. Она садилась в уголке, глядела на мать и на Клауса.

— Ну, я ухожу, — говорил тогда Латыш Клаус и надевал длинное и узкое черное пальто с вытертым до красноты котиковым воротником. Мария тоже вставала и шла провожать его.

Нелли вертелась в постели, ожидая возвращения матери. Засыпала ненадолго и, просыпаясь, каждый раз протягивала руку. Рядом пусто!

Мать уже давно не говорила:

— Танцуй, Нелли!

Мария рассеянно пощипывала струны гитары и вздыхала. Потом она садилась перед зеркалом и то зачесывала волосы на уши, то начесывала на лоб, пробовала по-всякому.

Дрожа от гнева, Нелли мечтала, чтобы поскорее кончилась эта проклятая война.

По утрам, глядя на маму, когда та торопилась в школу, Нелли вспоминала длинное, хмурое лошадиное лицо Латыша Клауса и его большие белые руки.