Григорий Медведев - Миг жизни

— Да-да-да… Не стал, — растерянно проговорил инженер-капитан первого ранга и тут увидел своего лучшего бригадира будто впервые, как бы всего заново, окинул взглядом с головы до ног. И огромным он ему показался — этот Михайло Перцев. Великаном… Все умеющим, все могущим волшебником…

А в себе ощутил нахлынувшую усталость и, сгорбившись, отошел к иллюминатору. Глянул в него на акваторию завода. Там, на фоне зеленоватой воды, ярко-красного цвета командирский катер шел малым ходом в сторону выхода из губы, и голубой дымок выхлопа на корме рассеивался сизоватым туманом, прикрывая собою расширяющийся пенистый след.

А дальше, у береговой линии, — корабли. Его корабли! И его люди трудятся там. И вот он, Мишка Перцев… Нет уж!.. Михаил Иванович Перцев, лучший его бригадир, крепкая душа, — среди них.

И странное дело! Иван Васильевич вдруг повеселел, повернулся к Перцеву и с ироническим блеском в глазах хотел что-то сказать, но вместо этого расхохотался весело и задорно. Перцев тоже рассмеялся. Чувство начальника завода передалось и ему.

А Скиба подошел к бригадиру, обнял его за плечи и в этот миг почувствовал, что молодая, упругая сила и уверенность стоящего перед ним рабочего парня как бы передаются ему, умудренному жизнью, но изрядно уставшему человеку.

— Ну что же, — сказал инженер-капитан первого ранга, — смотри, Миша, не подведи!

— Не подведу, Иван Васильевич, будьте уверены! — с благодарным чувством сказал Перцев и, все еще смущенный, вышел из каюты.

Когда Татьяна, работавшая ткачихой на фабрике, вернулась со смены домой, муж ее, Александр Захарович, которого она привыкла звать просто по фамилии — Рыжов, и четырехлетний сынишка Петька возлежали на красном ковре.

Подперев голову руками, Рыжов выразительно читал лежавшую рядом, книгу, а Петька завороженно слушал.

Татьяна залюбовалась картиной. А больше всего малышом.

«Какая кроха, а что-то себе понимает», — подумала она.

Муж и сын не замечали ее. Татьяна тихо стояла у раскрытой двери, прислушиваясь к чтению.

— «И согласно некоторым… — читал Рыжов. Голос его был прочувствованный, выразительный, с назидательной интонацией. Видно было, что он не просто читает, а как бы впитывает текст, — …он не оставил никакого сочинения… Каллимах же знает, что он открыл Малую Медведицу, о чем сообщает в ямбах так, — говорили, что он указал созвездие Повозки, руководствуясь которым плавали финикияне…»

«И впрямь дивное дитя!» — удивлялась Татьяна, глядя на сына и не отреагировав на текст.

И вдруг расхохоталась.

Малыш вскочил и с радостным визгом побежал к матери.

Рыжов-отец сел на ковре и виновато уставился на жену.

Татьяна все еще смеялась, прижимая к себе сына, а сама думала, глядя на мужа, какой он у нее невидный, низкорослый, тщедушный, рыжеватенький. Лицо круглое, плоское, густо загорелое от сварки. Глаза вот только большущие, серые, и высокий задумчивый лоб…

Сама-то она другая — крупная, раздалась после замужества и превратилась в дородную русскую женщину.

И не то чтобы с некоторых пор стала Татьяна стесняться мужа. Пожалуй, этого не было. Но досаду частенько ощущала. Особенно когда невзначай кто из подруг скажет про Рыжова насмешливое слово.

— Вот читаю про Фалеса Милетского, древнего человека… Ученый, шибче некоторых теперешних, — сказал Рыжов виновато.

— Какого еще Фалеса? — разочарованно спросила Татьяна.

Понял Рыжов, что не принята женой его увлеченность, встал с красного ковра и ушел в другую комнату, захватив книгу.

Книга была об античных философах. Наткнулся на нее Рыжов в библиотеке случайно, когда сдавал очередной зарубежный детектив. Видит — лежит в стопке сверху. Почти что новая. И надпись золотым по зеленому ледерину: «Античная философия. Фрагменты и свидетельства».

Что-то потянуло его к этой книге. А что — и сам не знал. Взял ее, и сразу показалась она ему очень нужной и дорогой. Будто только что снял со станка, прямо из-под резца, готовую деталь. Тяжеленькую, теплую. Приятно держать. Или остывающий сварной шов погладил. Еще горячий, пахнущий дымком и разогретым металлом. Но терпеть можно. Такой же тяжелой, горячей и значительной казалась книга о древних мудрецах.

И теперь, не понятый Татьяной, уходил Рыжов в другую комнату, прижав книгу к груди и испытывая острое желание читать малопонятное, но притягивающее, будто в книге этой содержалась главная тайна его жизни.

«А как говорят некоторые, в том числе поэт Херил, он же Фалес, первый сказал, что души людей бессмертны… А выйдя из дому в сопровождении старухи, чтобы наблюдать звезды, упал в яму, и когда он заплакал, старуха сказала ему: не будучи в состоянии видеть то, что у тебя под ногами, ты, Фалес, думаешь познать то, что на небе…»

Удивила фраза старухи Рыжова, даже вроде как просветлила душу.

«Свой человек», — подумал, он про Фалеса.

И бывает же так! Эта книга попалась ему в руки в тот самый момент, когда в душу все чаще стала наведываться тоска не тоска, а так, что-то непонятное, будто ощущение потерянности.

Работал Рыжов сварщиком в монтажно-наладочном управлении. Сокращенно МНУ. Вечный сварочный загар, щемящая боль в глазах от нахватанных сварочных зайчиков, прожоги одежды и точечные желтоватые подпалины кожи на руках от брызг расплавленного металла, едкий, першащий запах дыма, змеиное шипение сварочной дуги, звонкие удары металлического молотка, отбивающего шлак, — все это сопровождало его изо дня в день, из недели в неделю, из года в год.

Работник он был особенный. Простую, несложную работу не любил. Оттого, видно, сварные стыки, которые, были на легких прямых участках трубопроводов, варил неохотно, порою делал работу с браком и подолгу переваривал, нервничая и злясь.

Но если стык выходил позаковыристее, в труднодоступном месте, где чуть ли не вверх ногами надо сидеть в густом переплетении холодных труб, и электрод изгибать дугой, и зеркало подставлять с другой стороны, чтобы виден был шов, варить по отражению, и при этом заварить так, чтобы ни одной шлачины, трещины или поры на рентгеновском снимке, — тут уж Рыжов был незаменим. Но такие сварные швы не всегда идут. Работа сварщика только из них не состоит. В большинстве случаев все надо делать сплошняком. Как говорится, не одни лишь трудности преодолевать, но и терпеливо сопеть в череде буден. И потому выходило в целом, что работник Рыжов однобокий и в некотором роде капризный. Во всяком случае, так считал мастер. И на зарплате это сказывалось. Больше двухсот рублей в месяц не выходило. У других же, кто не брезговал любой работкой и хватал все подряд, переваливало за триста пятьдесят.

Но Рыжов был не в обиде, хотя неудовлетворенность испытывал.